– Я думаю, что ты моя судьба и мы созданы друг для друга. Наша встреча была предначертана на небесах…

Маня уже было собралась поставить ему сложнейший диагноз, который почти не оставлял ему надежды на жизнь на воле, но тут небеса, которые обычно проявляют олимпийское спокойствие, даже когда слышат ужасную ложь, взбунтовались, нахмурились и с голубых их просторов вырвалась молния, которая влетела в открытое окно трамвая и ударила пиита в лицо, и он осел на пол трамвая и замолчал. Запахло озоном, но запах этот вскоре прошел и только сидящий на полу человек напоминал о происшествии. А тут трамвай подкатил к конечной остановке, и все вышли, и Маня осталась один на один с человеком-крысой, который к тому же сидел на полу и пристально смотрел на стену трамвая, на которой реклама с жизнерадостной тещей призывала отметиться на Гавайях. Маня могла бы просто уйти, но она давала клятву Гиппократа и была добросовестным врачом. И она взяла пиита за руку, и тот встал и покорно, как ребенок, пошел за ней. Маня хотела вызвать «скорую помощь», но в телефонной будке телефона не было и в помине – трубку оторвал радиотехник-аматор, а сам аппарат, естественно, сдали в металлолом. Бросить его, зная, что тот временно утратил память, она не могла, и ей пришлось повести его с собой к Гапке. Прохожие женщины неодобрительно посматривали на Маню, поскольку пиит в этих краях был хорошо известен – не было, наверное, существа женского пола, с которым он не пытался подружиться.

А Гапка и Светуля, когда увидели, кого она привела, сразу же заявили, что они сдали комнату одинокой и добропорядочной дачнице, причем сдали как дачу, а не как филиал публичного дома, в котором Маня, как они начинают подозревать, подвизается. И Мане пришлось унижаться и долго объяснять им, что именно произошло в трамвае, а пиит молчал и только улыбался, когда они просили его назвать свой адрес – он не знал, что это такое. И тогда будущие монахини решили сменить гнев на милость и пустили неожиданную парочку в дом, и Маня отправилась к Грицьку, чтобы тот вызвал машину и пиита увезли в лечебницу для тех, кто страдает амнезией, но Грицька дома не оказалось, по крайней мере, так утверждала Наталка, уставшая за последние дни от беспокойных посетителей, накидывавшихся на нее, по ее выражению, как дети на родную матерь.

Пока Маня ходила к Грицьку, пиит мирно заснул на ее постели, и ей теперь спать было негде, а в город возвратиться она тоже не могла – ее не поняли бы Гапка и Светуля, которым она подбросила незнакомого человека. И ночь накатилась, но тревожная, а не радостная и дарующая отдохновение, и Мане пришлось устроиться на полу на старом матраце, который откуда-то вытащила Гапка, а под полом возился сосед, а так как известный пояс Маня себе еще не приобрела, то и расслабиться во сне шансов у нее было немного. И она лежала, широко раскрыв глаза и всматриваясь в темноту, откуда на нее в любой момент мог свалиться сосед, и вслушиваясь в малопонятный разговор Светули с Гапкой – те решили спать по очереди, чтобы упредить поползновения соседа, но только никак не могли договориться о том, кто будет дежурить первой. Гапка считала, что она имеет право отдохнуть, а потом уже сменить Светулю на дежурстве, но та упорствовала, и все кончилось тем, что они вдруг почти синхронно захрапели. «Вместо супружеской жизни – полный бред, – думала Маня. – Повсюду крысы и успокаивает только то, что они, как оказалось, мне не мерещились. Люди – крысы, и наоборот». На этом она заснула и проснулась только тогда, когда оказалась в объятиях соседа, который делал вид, что ничего особенного не происходит. И Маня долго била его кроссовкой, чтобы убедить, что это не так, и он наконец, кряхтя и поругиваясь, залез в подпол и принялся там обиженно шуршать. И Маня тогда решила, что такая дача ей не нужна и нужно бежать, пока не поздно, а пиита все равно поутру Гапка сдаст Грицьку и все будет в ажуре, и Маня встала и попыталась открыть дверь на волю, но та была надежно заперта и охраняла хозяек, по крайней мере от опасностей извне, и Маня с большим трудом отодвинула засов и вышла на темную улицу. Где-то вдалеке слышались голоса запоздалых гуляк, луна совсем низко нависла над Горенкой (Маня не знала, что та любит подсматривать за жителями села). Ей встретилась черная свинья с зелеными, как прожектора, глазищами, рыло которой при виде Мани расплылось в почти приветливой ухмылке. Маня, однако, решила, что ей показалось, и пошла по улице, рассчитывая, что выйдет к конечной остановке и уедет в город на первом трамвае. Но она заблудилась и не видела, что свинюка идет за ней, напряженно размышляя о том, как ее подкузьмить. Она вышла на главную улицу, на которой фонари с их желтым светом вели непрестанную борьбу с ночным мраком, и увидела впереди себя девушку в таком длинном белом платье, что подол его тащился по сырому песку.

– Девушка! – окликнула ее Маня.

Но та не оглянулась и быстро продолжала идти, и Маня побежала за ней, понимая, что перед ней лунатик, которому нужно помочь, но догнать девушку ей не удавалось – та вроде бы и не бежала, но передвигалась как-то плавно и бесшумно и так быстро, что запыхавшаяся Маня не приблизилась к той даже на метр. И вдруг до Мани дошло. «Привидение, – подумала она. – Привидение». И Гапкин домик, пусть с соседом и пиитом, сразу представился ей оазисом мира и спокойствия среди ужасов, которые окружают Горенку. И теперь она уже бежала в противоположную сторону на радость свинье, которая хоть чем-то развлеклась, а привидение гналось за ней и вскоре сровнялось с Маней и стало перед ней, и Маня увидела, что платье и капюшон над ним пусты, если не считать золотых локонов, которые выбивались из под пустого капюшона и поблескивали в призрачном свете луны. «Напугать хочет, – подумала Маня. – А я вот не боюсь и все. Я ведь психолог».

– Убирайся, – сказала Маня строгим голосом, который приберегала для особо неприятных ситуаций.

Но в ответ раздался нежный вздох и детский голосок сказал ей:

– Положи мне руку на сердце, согрей меня, замерзаю…

Маня как человек городской не знала, что прикасаться к привидениям опасно, и уже хотела было помочь милой, невидимой девочке, как кот Васька (нет, все-таки в нем жила душа рыцаря!) вцепился ей в ногу сразу четырьмя лапами, чтобы ее отвлечь.

И Маня принялась сражаться с одуревшим котом, а привидение стояло перед ней и нудило о том, что ему холодно и Маня сказала:

– Ну конечно, холодно, если вы в таком легком платье. Может быть, принести вам кофту?

Но в ответ раздались причитания о том, что над ним, привидением, издеваются и ему не хотят помочь так называемые люди, то есть те, кто временно живы, а оно ведь перманентно мертво и неизвестно, что хуже, и поэтому торг неуместен и пусть Маня немедленно к ней прикоснется, но Маня уже сообразила, что здесь что-то не так, да и Васька злобно мяукал на привидение, и это подтверждало самые худшие опасения насмерть перепуганной врачицы. Трудно сказать, чем бы закончилась эта сцена, если бы на улице не показалась знакомая всем и унылая, как конец света, обличность – усталый Тоскливец, наконец-то добравшийся до родного села, шкандыбал к себе домой, чтобы проверить, чем так занята Клара, что не удосужилась навестить его в доме скорби. Увидев Маню, Тоскливец расцвел, как цветок, который обильно унавозили, и стал доказывать ей, что она ему нужна как понятая, чтобы уличить подлую Клару в супружеской неверности, воровстве, женской логике, желании модно за его счет одеваться и по утрам, опять же за его счет, распивать кофий и тому подобных преступлениях и смертных грехах. Маня вообще-то избегала как огня общения с бывшими пациентами, но на ночной улице выбора у нее не было – или нудное привидение, которое, наверное, из-за его занудства и отправили на тот свет, или Тоскливец с его сожительницей, но у них она хотя бы пересидит до, рассвета, а затем уже уедет из этого села, которое запросто даст фору сумасшедшему дому, чтобы никогда больше сюда не возвратиться. Никогда. Это слово Маню испугало. Подсознательно она избегала всего того, что напоминало ей о том, что наше время – всего лишь узор на вечности, которая даже не догадывается о том, что некие микробы придумали себе часы и минуты… И она пошла за Тоскливцем и через несколько минут оказалась перед высоким, добротным забором, из-за которого стыдливо виднелся раздавшийся в ширину и высоту дом, как выразился бы классик, гражданской архитектуры. Тоскливец поплевал на ключ, чтобы тот не скрипел, собак Тоскливец по известным причинам (чтобы не тратиться на их корм) не держал, и они бесшумно, как заговорщики, проникли на территорию усадьбы. Дверь в дом сдалась им почти без боя, и Тоскливец смерчем ворвался в дом и обнаружил, что молоденькая Клара в легком домашнем халатике, почти прозрачном, но почти, а не совсем, играет с соседями в карты за тем столом, за которым Тоскливец любил не спеша обедать и ужинать, при этом попрекая Клару за расточительность и объясняя ей, как именно она должна его ублажить, чтобы он в конце концов соизволил связать себя с ней супружескими узами. От гнева Тоскливец покрылся синюшными пятнами, и Клара уже было понадеялась, что возмущенная душа его побрезгует далее оставаться в темнице тела и воспарит куда-нибудь ввысь и она, Клара, такая молодая и хорошенькая, наконец овдовеет, и продаст этот курятник, и купит миленькую квартирку в городе, и сразу же сыграет свой гамбит с теми, кому посчастливится оказаться ее соседями. Но, увы… Тоскливец умирать не собирался. Более того, он принялся вытаскивать из брюк пояс, но они, так как он похудел в казенном доме, сразу же сползли с его чресл, обнажив бледные бедра с темно-синими прожилками. Соседи попробовали было расхохотаться, но Тоскливец на них замахнулся и они неохотно слезли со стульев, поглядывая на тарелку с крупными ломтями домашней колбасы, которая явно была похищена из неприкосновенного запаса хозяина, и залезли в нору. А Тоскливец решил проучить Клару как следует, потому что она вместо того, чтобы носить ему в больницу горячий супчик, любезничала с подлыми тварями. И тут до него дошло. «Пояс! Носит ли она пояс!?» И он подскочил к ней и схватил ее за зад, но тот был округлым и теплым и ничто под халатиком не напоминало суровый металл, за который Тоскливец выложил Назару не один десяток «портретов». И тогда он перевел свой взгляд на Маню и голосом, который более всего напоминал шекспировскую драму, сообщил ей как своему доверенному лицу: