– Теперь твоя душенька довольна? – громко спросил он. – Всех разогнала! Зачем тебе это потребовалось?

– Жалкие шуты, – не оборачиваясь, медленно проговорила Стрельникова. – Ни один из них не имеет и сотой доли его таланта! И они смеют кощунствовать! Смеют измываться над ним!

Она вытянула руку, унизанную кольцами, в сторону манекена.

– Да ты сошла с ума! – крикнул Виктор. – Что ты мне показываешь?! Ты сама-то видишь? Это кукла, Аня! Реквизит!

Женщина порывисто обернулась, и глаза ее сверкнули нехорошим огнем.

– Ты что, ослеп от своего самодовольства? Витя, что тебе застит глаза? Почему ты перестал отличаться от юных дебилов и дур, не понимающих, что такого страшного случилось. Не делай удивленное лицо! Ты прекрасно знаешь, что это не просто реквизит. И тот, кто придумал эту мерзость, тоже отлично знал об этом!

– С чего ты взяла?!

– Потому что все знают! Все говорят об этом. Наш театр наполнен этими гадкими шепотками сверху донизу. Один ты ничего не слышишь!

– И не желаю слышать. – В голосе Виктора зазвучала сталь. – Ты сорвала репетицию, подорвала мой авторитет, а все из-за твоей привычки сладострастно копаться в прошлом.

– Нет, Витя! Это из-за того, что кто-то хотел причинить мне боль. Он бросил курить тогда, помнишь? А потом снова начал. Эта сигарета – намек, отвратительный намек! Попытка уколоть меня и одновременно посмеяться над его памятью. Это сделал тот, кто ненавидит меня и Олега!

Первый раз в зале прозвучало имя Рыбакова.

Оно произвело странное воздействие. Анна, словно испугавшись своих слов, зажала рот рукой. Виктор широко раздул ноздри, и на лбу его выступили жилы. Он пытался овладеть собой, и не сразу, но ему это удалось.

– Может быть, – вкрадчиво начал он, – ты доведешь свою мысль до логического конца? Ты всегда была убеждена в том, что я ненавижу его. Сколько я ни пытался переубедить тебя, ты ничего не хотела слушать. А я боялся лишь одного – что он вобьет тебе в голову свои идиотские идеи и ты бросишь театр. Так что же ты, продолжай! Роль прокурора тебе удается с блеском. Скажи, что это моих рук дело! Ну же!

И он указал на манекен.

– Ты про сигарету, или про его смерть? – шевельнула губами Стрельникова. Света едва расслышала, что она сказала.

Но Виктор услышал ее отлично.

Повисла гнетущая тишина. Долю секунды Свете казалось, что Стрельников бросится на сестру. Но он лишь оскалился, как голодный волк.

– Ха-ха! Так вот о чем ты думаешь! Аня, ну это просто неприлично, честное слово – предполагать, что я способен решать проблемы таким неэстетичным способом.

– Так, значит, были проблемы?

Смех оборвался.

– Все, достаточно! Остынь! – приказал Виктор. – Ты зашла слишком далеко на этот раз. Играй в доморощенного сыщика с кем-нибудь другим, а на себе я не дам ставить эксперименты. Нет, у нас не было проблем. Какие могли быть проблемы, когда я не видел его черт знает сколько времени? И не хотел бы видеть! Да, его гибель не тронула меня так, как тебя! И что? Теперь это повод для диких домыслов? Оставь их при себе.

– Не тронула… – с болезненной усмешкой повторила Анна. – Какое богатое слово. Давай будем честны друг с другом: она совсем не задела тебя, Витя. В тебе ничего не изменилось с его смертью. А во мне изменилось. Я чувствую острее, чем прежде. И вновь говорю тебе: не оставляй просто так этот бессовестный поступок! Того, кто сделал это, нужно найти и вышвырнуть из театра. Этот человек источает зло. Даже гибель Олега для него не больше, чем повод к издевке надо мной!

По лицу Виктора было понятно, что его терпение истощилось.

– Господи, Аня, ты себя слышишь? «Источает зло!» – передразнил он. – Не путай жизнь с ролью! Меньше пафоса, умоляю! Он хорош лишь на сцене, а в реальной жизни ты будешь смешна, если переборщишь с ним. Доверься моему режиссерскому чутью, уже перебор!

Стрельникова вспыхнула. Она хотела что-то сказать, но ее брат поднял руку:

– Все, Аня, все! Если кто-то здесь и издевается над памятью Олега, то лишь ты одна. Никто, кроме тебя, не видит его в этой кукле. И хватит оживлять его таким странным способом! Он умер, понимаешь? Умер! Не пытайся вызвать его призрак, устраивая скандалы из-за шуток детей. Им нет никакого дела до тебя и твоей давно забытой любви.

Во время его речи Анна стояла с окаменевшим лицом. Но на последних словах из ее груди вырвалось рыдание.

Она схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Петр Иванович сделал движение, словно хотел кинуться к ней, но замер. Ему, как и всем остальным, было понятно, что в эту минуту Стрельникова не примет никакой помощи, даже если упадет с инфарктом. Он тихо просочился за декорации и растворился в темноте.

Анна Васильевна осталась на сцене одна.

Она собралась с силами и оттолкнула стул, как будто даже от неодушевленного предмета не желала поддержки. Света видела, чего это стоило Стрельниковой. Чем бы ни был вызван всплеск ее гнева, он дорого ей обошелся. Она постарела на глазах, и от углов губ пролегли вниз такие же тяжелые складки, как у Виктора.

– Убирайся! – выдохнула она. – Убирайся прочь! Не желаю тебя видеть! Ты добился чего хотел? Он мертв, он больше не придет за мной. Так иди же, упивайся своей победой!

Несколько секунд Стрельников не сводил с нее взгляда. На миг они стали невероятно похожи друг на друга: резкие, будто вытесанные ножом черты, красная линия плотно сжатых губ, яростный блеск глаз. Красота обоих исчезла, вытесненная у одной – страданием и гневом, у другого – гневом и обидой. Они испепеляли друг друга взглядом, и на миг Свете показалось, что там, где взгляды эти скрещиваются, вот-вот вспыхнет искра, и пламя охватит все вокруг.

Но пожара не случилось. Виктор отвернулся и быстро вышел из зала.

Когда стихло эхо его шагов, Анна опустила голову и закрыла глаза ладонью. Дрозд бесшумно шагнул назад, к стене, где сгущался полумрак, и подтащил за собой Свету.

Они замерли, не говоря ни слова – не то зрители, не то соглядатаи.

Стрельникова стояла на ярко освещенной сцене одна. Словно спектакль уже сыгран, но не было ни цветов, ни аплодисментов. Все разошлись, оставив ее наедине с опустевшим залом. «Вечная» сигарета по-прежнему тлела в ее пальцах – такая же фальшивка, как и все остальное.

– Анна, – позвали сзади.

Справа из-за театрального занавеса выбрался Петр Иванович, переодевшийся в свой обычный костюм. В руках он нес маленькую шляпку, солнечные очки и что-то еще, похожее на кусок паутины. Все это он выгрузил на кровати посреди сцены. Пиджак топорщился на его плечах, штаны казались мешковатыми, и Свете вновь вспомнился клоун из цирка ее детства – круглый, перекатывающийся по манежу, как горошинка, всегда в сопровождении маленькой белой собачки со смешным именем Булька.

Серафимовичу для полного сходства не хватало только собачки.