— Разница в том, — сказал он тихим голосом, — что никто теперь не будет притворяться. Вам не нужно будет уверять себя, что вы находитесь в моей постели с какой-то другой целью. Вы не будете обманывать себя, что я не знаю, зачем вы здесь. И вы не сможете вообразить себе, что мой поцелуй означает, что я вот-вот влюблюсь в вас.

Его объяснения были острее, чем нож, который он носил у себя в сапоге. Они ранили сильнее. Мерседес задохнулась от боли, нанесенной его словами. Но в следующий момент дыхание ее участилось, потому что губы его прикоснулись к ее груди. Там, где затаилась глубокая боль, она почувствовала влажный кончик его языка он залечивал, зализывал ее рану.

— Но с вами-то как раз все в порядке, — хрипло сказал он, — ведь это я оказался обманутым. Вы были не против изобразить ко мне некоторый интерес, делая вид, что действительно хотите меня. И если я оказался таким слабоумным, чтобы поверить, что вы действительно можете меня желать, более того, что вы можете полюбить меня, вам наши новые отношения явно доставят еще больше; удовольствия.

— Нет!

Это был тихий крик отчаяния, тут же заглушенный его губами.

Поцелуй был глубоким и сильным — как вызов на бой. Мерседес ответила ему в полной мере. Возбужденная, она сама стала источником возбуждения, принимая его страсть и возвращая ему свою. Она изгибалась под ним дугой, но не потому, что хотела сбросить с себя его тяжесть, а наоборот, чтобы почувствовать его силу грудью, животом и особенно бедрами.

Рубашка была с нее сорвана. Скупой свет лампы освещал ее голые плечи. Она опустила глаза не для того, чтобы скрыть их, а чтобы видеть, как губы Колина колдуют у нее на груди. Он как бы пил маленькими глотками ее кожу, а потом втягивал горячими губами сосок. Ее пальцы перебирали его светлые, соломенные волосы. Она уперлась пятками в матрас: ей захотелось стать для него более открытой.

Колин провел тыльной стороной ладони по ее телу от груди до бедер. Вернулся наверх и задержался у талии, потом прошелся по животу. Ее кожа сжалась под шершавыми кончиками его пальцев. Когда он отнял руку, она снова сжалась в предвкушении нового прикосновения. Она оказалась необыкновенно чувствительной к любому, даже самому слабому касанию, и когда его рука скользнула между бедер, из груди ее вырвался вопль восторга.

Опершись на локоть, Колин следил за игрой эмоций на ее лице, а пальцы его продолжали свою работу.

— Смотри на меня, — сказал он, когда она попыталась отвернуться. — Я хочу видеть твое лицо.

И даже сейчас оно не окрасилось румянцем. Мерседес попыталась отодвинуться, но с ужасом обнаружила, что бедра ее поднимаются, чтобы встретить его ласку. Она почувствовала, как внутри у нее разгорается свой собственный огонь, зажженный его горячими пальцами, и, когда один из них прошел внутрь ее, она ощутила в себе влагу, встретившую это вторжение. Крик готов был сорваться с ее губ, но она сдержала его, отчего в горле застрял болезненный комок.

— Не молчи, не надо, — прошептал он, нагибаясь ближе. Движение его руки становилось настойчивей, ритмичней. Он давал ей понять, что, как только она захочет, он войдет в нее…

— Ты можешь говорить, кричать все, что угодно. «Не все, что угодно», — подумала она.

— Я могу так возненавидеть тебя, — был ее ответ. Он улыбнулся той сдержанной, сводящей ее с ума загадочной улыбкой, которая могла означать и все, и ничего. Он запечатал этой улыбкой ее губы, вызвав у нее совсем другую реакцию. И продолжал следить за ней, убыстряя темп руки и пальцев, и увидел, что она стала отвечать на его ласку ритмичными подъемами тела.

Пальцы ее судорожно вцепились в ночную рубашку, подмятую ею. Груди ждали его поцелуев. Она вся была переполнена желанием, тело ее натянулось как тетива, когда она выгнулась, вытянув шею и спину. Страсть, свернувшаяся в ней как стальная пружина, стала раскручиваться и заполнять ее вены расплавленным металлом, отчего ее разгоряченному телу показалось сразу холодно в теплой комнате. Дрожь сотрясла ее от макушки до пяток, еще более сильная, чем та, которую он вызвал своими ласками.

Мерседес вскрикнула, опять став невесомой, подхваченная совершенно новым, пугающе сильным ощущением. Оно обжигало ее кожу и наполнило тяжестью груди. Его руки рождали в ней волны тепла и огня. Все, что она чувствовала до этого, было лишь прелюдией к происходящему сейчас, и она была не вольна остановить свои неудержимо скачущие бедра.

Когда все кончилось, она долго лежала без движения. Во всем теле была тяжесть. Никогда в жизни она не ощущала себя такой переполненной, отягощенной и убаюканной пережитым удовольствием и необычностью всего, что с нею произошло. Боль вернулась к ней — теперь уже не в груди, а в горле. Ей было трудно подобрать слова, не уронив при этом своего достоинства.

— Вы уже закончили… со мной?

Колин не смог скрыть сдержанного удовольствия.

— Вряд ли.

Он стал целовать ее неторопливо, со вкусом, как бы смакуя удовольствие. Коснулся губами закрытых век, щек и подбородка. Поцеловал нежные мочки ушей. Прошелся по чувственной линии шеи. Провел языком влажный след до самой ямочки у основания шеи и снова нашел губами ее рот.

И только почувствовав, как в ней зарождается уже знакомое ему возбуждение, он оторвался от нее. Сев так, чтобы загородить ей путь к отступлению, Колин начал раздеваться. Он был бы не против почувствовать на себе ее руки, которые помогли бы ему сделать то, с чем он прекрасно мог справиться и сам, но она не предложила помощи, а он не настаивал.

Раздевшись, он вытянулся рядом с ней и тесно прижался к ее бедру. Мерседес закрыла глаза, но не отодвинулась.

— Не нужно так, — сказал он, гладя губами ее плечо. — Не приноси себя в жертву. Ведь ты делаешь это не против своей воли.

Ей хотелось бы возразить ему, но он был прав. Она назвала цену, и он заплатил. И теперь она должна ему. Раньше она готова была на любую жертву, чтобы освободиться от своего дяди, и теперь была уязвлена, что получила свободу от одного человека, чтобы тут же узнать тиранию другого. Мерседес открыла глаза. Колин внимательно смотрел на нее.

— Нет, — ответила она тихо. — Это не против моей воли.

Она подняла руки ему на плечи. Пальцы ее зарылись ему в волосы на затылке. Его тело было крепким и горячим. Она притянула его голову к себе и в последний момент сама прижалась губами к его рту.

Колину пришлось не столько держать ее, сколько сдерживать. Мерседес теребила мягкие пряди его волос на затылке, потом руки ее разъединились и быстро пробежали по всей спине. Его светлые волосы составляли резкий контраст с бронзовым, загорелым телом. Недели и месяцы на «Таинственном Ремингтоне», когда он работал под солнцем обнаженный до пояса, под солеными брызгами, так задубили его кожу, что ее не могло отбелить даже бледное английское лето. Ее руки казались совершенно белыми, тонкими и бессильными на фоне переливающихся мускулов его спины.

Она легко прошлась ногтями вниз по его груди. Живот был твердый и гладкий, а талия незаметно переходила в узкие бедра. Она прикоснулась к ним сзади, потом руки ее взметнулись вверх по спине и снова опустились, поймав в ладони его твердые ягодицы. С тихим стоном он прижал ее к себе.