Ф. Б. …Что совершенно для тебя нехарактерно.

Р. Г. Если что-то и должно проясниться из этих бесед, так это то, что я не советую никому — в том числе и своему сыну — быть на меня похожим… Персонаж Барона позволяет мне найти равновесие, бороться со своими идеалистическими и идеализирующими мечтаниями с помощью пародии и насмешки.

Ф. Б. Ты собираешься развивать этот персонаж в других романах?

Р. Г. Я не знаю, каковы его намерения и собирается ли он развивать меня. Но я бы очень хотел, когда меня не станет, или даже раньше, чтобы его подобрали и продолжили другие романисты. Это было бы по-братски. Ибо, насмехаясь над Бароном, который брезгливо движется над схваткой, озабоченный прежде всего тем, чтобы уберечь свою одежду от грязи, я всегда помню фразу Мишо, которую не раз цитировал в своих книгах: «Тот, кто споткнулся о камень, находился в пути уже две тысячи лет, когда услышал крики ненависти и презрения, которые должны были его испугать…»

Ф. Б. Ты живешь один?

Р. Г. Лучше сказать, я живу с мисс Одиночество и действительно чересчур привязываюсь к ней, это правда, было бы грустно усвоить эту привычку, я не люблю привычки… Две последние — мисс Одиночество-1972 и 1973 — были настоящими королевами красоты. Оба моих кота, Биппо и Брюно, умерли, а наш старина Сэнди — тот, которому я посвятил «Белую собаку», — трезво поразмыслив, где ему жить, сделал выбор в пользу Джин Сиберг. Там больше народу, чтобы заниматься им. Я на него не сержусь, однако надо все же сказать, что с возрастом он стал несколько эгоистичным. Иногда приходит представительница службы неотложной помощи сделать мне искусственное дыхание изо рта в рот, но быстро уходит, потому что женщинам не очень нравятся подростки… Сын поднимается ко мне каждый день посмотреть, действительно ли я существую и как я его обожаю, я не умею с ним разговаривать, ему одиннадцать лет, и он вызывает у меня робость… Но когда ты говоришь «один», что ты имеешь в виду? Окружение? Нежность?

Ф. Б. Нежность.

Р. Г. Да, разумеется… Но бывают и приятные моменты. В ноябре я расквасил себе физиономию, и меня отвезли в Сальпетриер, в отделение скорой помощи. Каких только знаков внимания мне там не оказывали, сколько было заботы, нежности! Два врача, две медсестры, все на высшем уровне, любезности… Я не хотел оттуда уезжать. Всем рекомендую Сальпетриер.

Ф. Б. А… что касается главного?

Р. Г. Разумеется, это неизлечимо, я все еще мечтаю влюбиться, потерять голову, но что значит — потерять?.. Только вот в шестьдесят это очень сложно сделать: нехватка пространства, отсутствие горизонта перед тобой… Уже не хватает простора, уже нельзя броситься вперед… Любовь плохо сочетается с ограничениями, рамками, с тем временем, которое тебе отпущено, нужно верить, что впереди вся жизнь, чтобы действительно броситься вперед… Иначе это всего лишь сладкий крем… Мы ведь почти закончили?

Ф. Б. Почти. Ты жалеешь о чем-нибудь?

Р. Г. Я мог больше написать и, думаю, мог больше любить.

Ф. Б. Призраки?

Р. Г. Все… Но это неинтересно, истории о самолетах, которые не вернулись… и которые вдруг возвращаются тридцать лет спустя.

Ф. Б. Смерть?

Р. Г. Слишком переоценена. Стоит поискать что-нибудь другое.

Ф. Б. А без шуток?

Р. Г. Я был знаком с одним метрдотелем, негром из Луизианы, который перед смертью спросил о погоде, чтобы знать, будет полет приятным или трудным…

Ф. Б. И никаких снов о загробной жизни?

Р. Г. Один. Сэнди-пес приходит за мной. Он должен показать мне что-то очень важное, хочет куда-то меня отвести. Я следую за ним. Мы на горной тропе, которая поднимается к солнцу. Сэнди бежит передо мной, возвращается, чтобы убедиться, что я не отстал… Я не отстаю. А потом вдруг я вижу себя идущим позади него, мы удаляемся и оба растворяемся в солнечном свете… Музыка. Все это на пленке «техниколор», производство киностудии «Парамаунт», 1930 год, и этот сон регулярно повторяется. Наверное, я слишком рано начал ходить в кино, когда был мальчишкой…

Ф. Б. Ты был счастлив?

Р. Г. Нет… Да. Не знаю. Местами.

Ф. Б. Что для тебя было счастьем?

Р. Г. Когда я лежал, слушал, ждал, а потом слышал, как поворачивается в замочной скважине ключ, скрипит дверь, я слышал, как она разворачивает на кухне пакеты, зовет меня, чтобы узнать, дома я или нет, я не откликался, лежал и улыбался, и ждал… Я был счастлив, внутри меня что-то мурлыкало… Я очень хорошо это помню.

Ф. Б. И в заключение?

Р. Г. Ночь будет спокойной.

«Симаррон», март 1974.