Более чем когда-либо испытывала она сейчас потребность поделиться с кем-нибудь своими мыслями, рассказать о необыкновенном переживании, испытанном ею в гареме дворца, но рядом никого не было. Может быть, стоит позвонить Эве? Нет, лучше дождаться возвращения в пансион и позвонить из своего номера, разговор по мобильному телефону обойдется слишком дорого. Поделиться впечатлениями с Хаддбой? Но она пока не хочет уходить из парка, с Хаддбой она поговорит вечером. На террасу, где до сих пор она сидела в полном одиночестве, поднялась какая-то пара. Мужчина и женщина, судя по виду, уроженцы Стамбула, заняли столик недалеко от нее, у самого края мраморного полукруглого выступа. На секунду у девушки мелькнула шальная мысль подойти к этим людям и подробно рассказать историю англичанки елизаветинских времен, оказавшейся в турецком гареме.

Нет, этого делать не стоит. Улыбнувшись про себя глупости подобной идеи, она уселась поудобней, откинула голову, подставила лицо солнцу и закрыла глаза. Чувствуя, как ласковое тепло согревает кожу, девушка приготовилась к тому, что перед ее мысленным взглядом возникнет лицо Селии, но вместо этого в ее памяти проплыли картины, увиденные сегодня. Череда маленьких комнат, дворики, потрепанные ковры на полах, диван, на котором словно сохранился отпечаток чьего-то тела, лохмотья покрывал.

Элизабет сунула руку в карман, нащупала гладкий прохладный осколок и достала его. На ладони лежало блестящее, белое с синим рисунком стеклышко.

— Амулет на счастье, — так сказала Берин, когда она показала ей свою находку. — Предполагалось, что подобные вещи отгоняют злых духов. Вы, наверное, видели, у нас в Стамбуле продают такие на всех углах?

— Мне нужно показать это на выходе?

— Да нет, — улыбнулась Берин. — Можете оставить себе. Дешевая безделушка с ближайшего базара. Их можно найти где угодно. Наверное, обронил кто-то из посетителей. — Взгляд, который она бросила на Элизабет, стал озабоченным. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Почему вы спрашиваете?

— Мне показалось, что вы как-то побледнели, вот и все.

— Нет, ничего. — Пальцы девушки сомкнулись, крепко сжав гладкое стекло. — Я прекрасно себя чувствую.

Теперь, сидя на террасе зимнего кафе, она еще раз внимательно рассмотрела свою находку и осторожно опустила стеклышко обратно в карман. Затем вынула из сумки блокнот, авторучку и стала записывать приходившие в голову мысли, возникавшие вопросы, в общем то, что могло бы иметь значение для ее исследования. Поток догадок и загадок.

«Пол Пиндар», написала она в самом верху страницы. Затем «Селия Лампри. Кораблекрушение в девяностых годах шестнадцатого века».

«Почти четыре сотни лет отделяют меня от тех событий, — мимолетно подумала она, — а могло бы и четыре тысячи».

«Тогда главный между ними, — ручка побежала по листу блокнота, — отбросил ее прочь и, разгоряченный видом крови, ударил капитана в бок своим ятаганом и пригвоздил его прямо к двери в тайное то убежище, где женщины сидели, и разрезал его тело пополам, так что…»

Она остановилась, ручка замерла, потом принялась бездумно скользить, обводя написанные буквы.

«Итак, двойная травма. Эта девушка не только захвачена в плен накануне собственной свадьбы, она оказалась прямой свидетельницей жестокого убийства отца».

Элизабет невидящими глазами уставилась на страницу.

«А ее отношение к Пиндару? Любила ли она его? Горевала ли она? Оплакивала ли она свою потерянную любовь, как оплакиваю ее я?»

Прогоняя непрошеные мысли, Элизабет тряхнула головой и заставила себя вернуться на нейтральную почву.

Первый и главный вопрос: как могла оказаться записанной история о Селии Лампри? Возможно ли, что девушка сама рассказала о собственной жизни? Прожила ли она достаточно долго для того, чтобы выйти замуж за любимого человека, родить ему детей, уехать с ним в Алеппо…

«Национальный биографический словарь», многое рассказавший о Поле Пиндаре, разумеется, ни словом не упомянул о его жене, но это обстоятельство, конечно, не доказывает, что ее не было. Статьи на фамилию «Лампри» также не оказалось. Но факт остается: кому-то история этой женщины была известна настолько хорошо, что к нему обратились с расспросами о Селии.

Ручка продолжала лениво вычерчивать узоры, обводить некоторые из букв.

«Итак, тысяча пятьсот девяносто девятый. Тот самый год, когда Томас Даллем, органный мастер, построил замечательную диковинку, преподнесенную в дар султану. Что ж, по крайней мере его история известна».

Элизабет отыскала в записях отрывок, выписанный ею из книги Хэклита. Теперь она держала в руках сильно зачитанную фотокопию дневника Томаса Даллема. «Рассказ об чудесном органе, доставленном Великому султану, и других любопытных матерьях. 1599». В дневнике автор описывает свое путешествие на корабле под названием «Гектор», принадлежавшем Левантийской торговой компании, рассказывает о том, как после шести месяцев плавания этот подарок, на который возлагали столько надежд купцы-предприниматели, оказался основательно испорченным, так как весь его сложный механизм был погублен морской водой. Даллему вместе с помощниками пришлось восстанавливать его буквально из ничего, каждый день они отправлялись во дворец султана, где был установлен орган, и работали там дотемна. Далее дневник рассказывает о дружбе, возникшей между английскими работниками и турецкими янычарами, приставленными охранять их, и о том, как в один прекрасный день турки позволили Томасу украдкой бросить взгляд во дворик гарема.

«…однажды он провел меня маленьким, вымощенным мрамором двориком и показал окошко в стене, знаком пояснил, что сам он не пойдет к нему, а мне можно. Тогда я приблизился туда и понял, что это дверь, причем очень толстая и огражденная с обеих сторон железными прутьями, но через решетку эту увидал я султановых наложниц числом более тридцати, какие играли в мяч в соседнем дворике. С первого взгляда я принял их было за мальчиков, но потом увидал, что у них длинные волосы, убранные жемчужными нитями, и по некоторым другим признакам уразумел, что это девушки. Ох, это были самые красивые девушки в мире… Я стоял и не мог сдвинуться с места, и до того долго стоял, что тот, который привел меня туда, рассердился и знаками стал показывать, что надо уходить. Он кривил рот и несколько раз стукнул своей палицей о землю, чтобы я не смотрел, а мне больше всего в жизни не хотелось уходить, потому что такой красоты никогда не видывал.

Но я ушел все-таки с этим джемогланом[47]туда, где нас дожидался драгоман, что по-ихнему значит переводчик, и поведал ему, что видел человек тридцать наложниц их повелителя. А драгоман велел мне забыть об этом и никому никогда не рассказывать, особенно туркам, а не то тому, который привел меня, будет смерть, хоть сам он и не осмелился даже подойти к окошку, а не то что посмотреть на красавиц. Хотя я так долго на них смотрел, они меня вовсе не видали, потому что к стене той и не подходили. Если б они приметили меня, тоже б стали рассматривать и удивляться, как я сам удивлялся, глядя на них».