Сказала то, что мне было велено.

Королева позвала Луи-Шарля, и он сразу меня узнал — подбежал, поцеловал и повис на шее. Я подхватила его, и крепко обняла, и закружилась с ним по комнате. Королева смеялась от счастья, глядя на нас. Потому что его радость — это ее радость.

С того момента мы с ним были неразлучны. Я выполняла обязанности пажа: помогала Луи-Шарлю проснуться и одеться утром, прислуживала ему за столом и убиралась в его покоях. Но чаще всего я ему пела, рассказывала сказки, играла с ним, как и прежде, в Версале. Он устал от одиночества и был счастлив, что я снова рядом.

— Алекс, я тебя люблю, — произнес он однажды, когда мы играли в оловянных солдатиков. — Никогда больше не покидай меня.

— Я тоже вас люблю, Луи-Шарль, — ответила я. — И никогда больше не покину. Обещаю.

Я держала свое обещание, поскольку и впрямь любила его. Почти два года я проводила с дофином каждую минуту. Пока его у меня не забрали. Но даже тогда я не покинула его. И теперь уже не покину.

Во дворец я попала стараниями герцога Орлеанского. Он подкупил управляющего Тюильри. Сказал, что я его бастард и что он хочет помочь мне выбиться в люди. Он уверил управляющего, что я надежный республиканец и якобинец.

Я стала глазами и ушами герцога во дворце. Проникала туда, куда ему вход был заказан, поскольку, поддержав Революцию, он попал в немилость к королю. От меня требовалось докладывать обо всем, что я разведаю. Что делал король? Кого принимал? Кому писала королева? Кто обучает дофина? Кто присылает ему подарки? Париж бурлил слухами о контрреволюции, об интригах иноземцев, о заговоре по освобождению короля.

Так я превратилась в шпионку герцога.

В тот вечер, когда он впервые привел меня к себе, я спросила:

— Почему я? Почему вы не наймете мальчишку делать мужскую работу?

— Я нанимал мальчишек, — ответил он. — Трижды. Первый был конюхом и обрюхатил служанку. Другой был трубочистом, но сбежал в армию, потому что желал щеголять в форме. Третий был поваром и погиб в пьяной драке. Мне же нужен мальчишка, который думает головой, а не тем, что у него в штанах. Только где такого взять? Вот и приходится создавать своими руками.

Он давно держал меня на примете. Наблюдал, как я нянчусь с Луи-Шарлем в Версале. Как играю Гамлета и Ромео в Пале. Я сама, сама подала ему эту идею.

— Сыграй для меня роль, — сказал он. — Сыграешь хорошо — и я открою тебе путь на сцену, как только станешь мне не нужна. Будешь примой в «Гранд-Опера».

Но я была не так наивна, как он полагал.

— Мне никогда не играть на парижской сцене, — ответила я, — и вы прекрасно это знаете. Я недостаточно хороша собой, чтобы мне дали Джульетту или Ифигению. И я слишком талантлива, чтобы играть служанок.

— Так играй Ромео! Бенедикта! Филинта! Разве ты не проделывала это сотни раз, ночью, в Пале-Рояле?

Это была неожиданная мысль. Я задумалась, затем спросила:

— А если я не соглашусь?

— Тогда отправишься в тюрьму. Четыре стражника видели, как ты украла мой кошелек. Я же обещал тебе Сент-Пелажи, помнишь?

— Это было обещание? — хмыкнула я. — Прозвучало как угроза.

— Мне нет надобности угрожать, — улыбнулся герцог.

И тогда во мне расцвел черный страх. Я не хотела шпионить, не хотела становиться осведомителем герцога. Меня беспокоило, что мои доносы могут повредить Луи-Шарлю и его семье. Но этому беспокойству противостояли другие побуждения, далеко не столь благородные, и герцог разглядел их — и раздул из них пламя.

Наверное, он увидел, как моя едва проснувшаяся совесть пытается перебороть мое вечно голодное тщеславие, — и поспешил положить конец этой борьбе.

— Послушай меня, воробушек, — сказал он. — Я не желаю Людовику зла. Он мой кузен, мы одной крови. Я хочу всего лишь помочь ему, а для этого мне нужны твои донесения. Если ты сообщишь, что испанский посол прислал королеве гобелен или игрушек для дофина, я буду знать, что есть надежда на помощь Испании. Неужели ты не видишь, что творится вокруг? Знать и духовенство уже потеряли былую власть. И революционеры на этом не остановятся. Дальше они свергнут короля. Да, самого короля!

Мне так хотелось верить ему. Верить, что его намерения чисты. И мои тоже.

— Но ведь народ снова любит его величество, — возразила я, испытывая его. — Прошлой зимой он выступал перед Ассамблеей. Он поклялся защищать свободу и признал конституцию. И на Фестивале единства в июле он клялся поддерживать декреты Ассамблеи. Это слышал весь Париж.

— Однако не весь Париж ему поверил, — ответил герцог. — Клятвы, что застревали у него в горле, убедили мадам Ролан. Убедили Демулена и Дантона. Но не Робеспьера. Он опасный человек, этот Робеспьер. Он будет отстаивать свои интересы любой ценой. Король в большой опасности. Поэтому ты должна сослужить эту службу. Помоги мне спасти короля и его семью. Возможно, мы еще успеем предотвратить катастрофу.

Я все еще колебалась.

— Вам безразлична судьба королевской семьи, — сказала я. — Вы хотите использовать мою любовь к Луи-Шарлю в своих целях. Каковы бы они ни были.

Как он смеялся!

— Ах, воробушек, убеждай себя в чем угодно, раз не желаешь видеть правду.

— И в чем же, позвольте узнать, заключается правда?

— Она в том, что я собираюсь воспользоваться твоей любовью, да. Но лишь твоей любовью к самой себе.

14 мая 1795

Я зашла к родным сообщить, что уезжаю. Что поступила на службу к герцогу Орлеанскому. Сказала, что это актерская работа. Если подумать, так оно и было.

— Милая моя, он же тебя погубит! — запричитала бабушка.

— Мама, брось, — отмахнулся дядя. — Какой мужик на нее позарится? Тоже мне нимфа! Да пускай он ее забирает, так и ей лучше, и нам. Иначе куда ее девать? Замуж не отдашь, у нас и приданого-то нет.

Я окинула их взглядом: тощих братьев, измученную мать. Конечно, я их любила. Ноу меня был свой голод. А у них свой.

Герцог поселил меня в чердачной комнатке высоко над собственными апартаментами и выдал мне денег на личные расходы. Я почти все их оставила матери. Поцеловала ее на прощанье и ушла. Несколько месяцев спустя я узнала, что бабушка умерла, а мой отец поставил спектакль, который высмеивал нового диктатора Робеспьера. Тут же был подписан приказ о его аресте, и вся семья бежала в Лондон.

Это последнее, что я слышала о своей родне.

Я смотрю в окно на огоньки домов напротив, и тут звонит телефон. Капли дождя сползают по чистому стеклу, и огоньки играют в них миллионом бликов. Если бы этот дождь мог просто взять и смыть все ошибки. Все неверные решения. Вину и горе. Мои, и Алекс, и всего мира.

— Спой мне, — говорю я в трубку. — Спой ту, которая про Сакре-Кёр. Она такая красивая.