– Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.

Я спросил:

– Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?

– Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений, – сказал Фомин. […]

На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и меня пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался, и мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык „врага народа“ любому честному коммунисту.

Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и политработников 4, 24, 7-й дивизий. В заявлениях указывалось, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал на высшие должности. чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. […]

На мой вопрос, почему так поздно подано на меня заявление, так как прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях, ответ был дан:

– Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами.

Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим „врагам народа“. Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие? […]

…Вопрос о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, что у меня были срывы и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. […] Как коммунист, я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – враг народа, должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что он враг народа? Никто»[231].

Потом встал начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомиров и обвинил Жукова в неуважении к политработникам. Жуков якобы ответил, что действительно не уважает беспринципных, нетребовательных и мягкотелых.

«Откровенно говоря, для меня выступление. С.П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не удовлетворял, но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением».

Пересказ этого эпизода кажется искренним. Жуков говорит, что был вынужден признать отдельные ошибки. Снова его обвиняли в грубости, снова он оправдывался. И главное, признал, что в то время считал Уборевича «врагом народа». В автобиографии, написанной 9 января 1938 года, он написал, что имеет «выговор от 28.1.38 г. за грубость, за зажим самокритики, недооценку политработы, за недостаточную борьбу с очковтирательством. Связи с врагами ни у меня, ни у моей жены не было и нет»[232].

Можно себе представить повседневную жизнь Жукова после этого случая. Он жил в одном доме с Тихомировым на улице Льва Толстого в Минске. Не только два командира, но и их жены очень тесно общались. Две семьи делили одну кухню. В этой ситуации не было ничего исключительного. Институционно и социологически раздробленный большевистской системой офицерский корпус, который должен был бы стать основой «морально-политического единства», оказался заперт в замкнутом пространстве с душной атмосферой, где людей разделяли ненависть, страх и подозрительность. Эти миазмы будут изгнаны, и то лишь частично, только войной.

Красная армия, пользовавшаяся большим уважением в период 1932–1936 годов, стала в глазах разведок ведущих держав «больным человеком». Ее боевой дух, подготовка, компетентность командных кадров в технических и организационных вопросах всеми без исключения оценивались крайне низко. Генерал Эрнст Кёстринг, германский военный атташе, часто посылал из Москвы донесения со своими оценками ситуации, которые читали Гитлер и его генералы. Так, в его донесении от 22 августа 1938 года читаем: «Я хотел бы еще раз изложить мое понимание ситуации: вследствие ликвидации большого числа высших офицеров, которые совершенствовали свое искусство десятилетиями практических и теоретических занятий, Красная армия парализована в своих оперативных возможностях. Отсутствие старших и вообще опытных командиров будет отрицательно влиять на обучение войск в течение длительного времени. Уже теперь существует боязнь принятия на себя ответственных решений, что производит негативный эффект. Лучшие командиры отсутствуют. Армия не представляет собой существенный фактор обороны». На основании этого у фюрера и германского Генерального штаба в 1937–1938 годах сложился образ катастрофического состояния восточного колосса, и лишь в конце 1942 года они внесут в этот образ некоторые поправки. При этом они никогда не обращали внимания на выводы Кёстринга, бывшие всегда очень осторожными, как не обратили внимания они и на две последние строчки процитированного выше донесения: «Но НИЧТО не позволяет сказать или доказать, что боевые способности МАССЫ упали до нижнего предела или что она не представляет больше достойный внимания фактор в случае конфликта»[233].

Выговор, занесенный в личное дело Жукова в январе 1938 года, не остановил его возвышения. Через месяц, 25 февраля, он узнал о своем назначении на должность командира 6-го кавалерийского корпуса, в котором состояла и его бывшая дивизия – 4-я Донская казачья. Он вновь погрузился в работу, продолжая искать оптимальное сочетание трех составляющих: лошадь/мотор/танк для «конно-механизированных соединений», призванных проводить глубокие операции. В частности, он тесно сотрудничал с 3-й и 21-й механизированными бригадами, которыми командовали Потапов и Новиков, оба – его бывшие подчиненные. Первый, очень талантливый командир, будет одним из немногих, кто в период разгрома 1941 года сможет достойно проявить себя, командуя 5-й армией, прежде чем попадет в плен (после освобождения из плена в 1945 году М.И. Потапов, пройдя проверку в НКВД, продолжит службу на командных должностях в армии. – Пер.). Второй тоже станет командующим армией и верным помощником Жукова.

9 июня новый резкий скачок карьеры Жукова вверх: его назначают заместителем командующего Белорусским военным округом. Он вступил в должность в обстановке настоящего организационного хаоса, вызванного резким ростом численности Красной армии, обусловленного дальнейшим обострением международной обстановки в Европе и на Дальнем Востоке. С 562 000 человек (без учета территориальных частей) в 1930 году численность РККА возросла до 940 000 в 1934 году, до 1,3 миллиона в 1936 году и до 3 миллионов на 1 января 1939 года.