- Кто может узнать?

- Любая тень.

- И… сейчас? Здесь, с нами, тоже есть какая-нибудь чужая тень?

- Нас в любую минуту подслушивают. И подглядывают за нами в любую минуту. Мы никогда этого не замечаем.

- Что же делать?

- Надеяться на порядочность присутствующих здесь теней, - парламентским голосом произнес Станислав Леопольдович и улыбнулся простой улыбкой. - Не бойтесь, дорогая моя, любимая моя Эмма Ивановна!

- Нет, Кло. Пусть я буду Кло, ладно? И "на ты".

- Хорошо, Кло.

- Как же мы будем жить, магистр Себастьян?

- Как получится, Кло. Как получится и… и сколько получится.

Она медленно, очень медленно подошла к нему и сухонькой, сморщенной рукой провела по его лбу.

- Холодно, - сказала она.

- Холодно, - подтвердил он.

- Скоро? - спросила она.

- Скоро, - ответил он.

- А может быть… - начала она.

- Не может быть, - закончил он.

- Даже если мы свет во всех комнатах?

- Глупышка…

Оба вздрогнули от телефонного звона - долгого, как история их души.

- Подойти, магистр?

Станислав Леопольдович пожал плечами.

- Воронеж вызывает, - сообщил ненужный женский голос,

- У меня никого нет в Воронеже, - ответила Эмма Ивановна и трубку опустила. И пошла к окну. Небо было печальным.

- Сколько осталось, мало?

- Несколько минут… очень мало. Мне лучше уйти. я не хочу. чтобы ты…

- Ничего, мне хватит, - быстро сказала Эмма Ивановна, вышла на середину комнаты и остановилась, опустив руки.

Это была очень старая уже женщина в нелепом зеленом платье с галстуком, из кармана которого торчал пестрый носок чужого человека. У нее немножко подрагивала голова и глаза были мокрыми, блеклыми. Но это была красивая женщина, которая знала, как она красива. Она набрала много-много воздуха - может быть, даже слишком много, потому что закашлялась, но, справившись с кашлем, произнесла, словно извиняясь:

- Мне казалось, я не помню, но вот же… помню. Было бы кощунственно забыть навсегда, слушай:

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - собирались вместе, начинали песню про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - птица пролетела, песню подхватила про зеленый дол.

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - кто ж найдет отныне песню на чужбине про зеленый дол?

Дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - а все та же птица с песней возвратится про зеленый дол!

Доля моя, доля - птица в чистом поле! дол зеленый, йо-хо, дол зеленый, йо-хо, - мой зеленый дом!..

- "Вознамерясь действовать в соответствии с этими обязательствами, Тень Ученого приступила к исполнению "контактной метаморфозы". Но ведь это была совершенно ненормальная тень…" Все. Больше я ничего прочитать не успел: мама твоя подошла, - закончил Петр.

- Сцену с мамой можно опустить, знаю в подробностях. - Эвридика покачала головой. - Ну, и что ты думаешь? Он написал эту книгу?

- Да нет, вряд ли… Бредовое, конечно, предположение. Чем больше я об этом думаю, тем меньше верю.

- Ничего удивительного. - Эвридика поджала ноги и стала похожа на черного лебедя. - Надо верить не думая. Или верь, или тогда уж думай - одно из двух. Вместе не получится: ни у кого не получалось. А хочешь, - она быстро вскочила со скамейки, - пойдем сейчас прямо в библиотеку и возьмем это руководство, а? Петр! - Эвридика подошла к пруду и, прищурившись, смотрела на двух черных лебедей, про которых Петр сказал: "Это мы. Ты тот, который красивее", - а она ответила: "Они одинаковые".

- Посиди, - попросил Петр. - Посиди, поджав ноги. Будет еще один лебедь.

- Они по три не обитают, - засмеялась Эвридика. - Орнитолог!.. Булочку дать тебе?

- Дать, - сказал Петр.

Булочки они покупали тут же, в Южинском переулке, где их прямо и пекли, - замечательные булочки со всеми делами… изюмом, орехами, цукатами, и очень свежие, всегда очень свежие.

Петр разломил булочку пополам и отдал половину Эвридике. Молча жевал, глядя в пруд; вода была зеленоватой: от весны, наверное. Конец марта.

- Вода зеленая, - сказала Эвридика. - От весны, наверное.

- Ты у меня как Станислав Леопольдович… тоже мысли читал, - вздохнул Петр.

- Прости, - опять засмеялась Эвридика, - я нечаянно. - Она выковыривала из булочки орехи. - А что такое "дол", как ты думаешь?

- Дол?.. Долина. Das Таl. Поэты говорят: die Таlе. Почему ты спрашиваешь?

- Не знаю: просто смотрю на воду и думаю: дол. Странное слово - дол, да? Доля. Плохо не знать немецкого…

- Скорбь… Знаешь, по-немецки тоже: die Таlе - долина и еще скорбь, страдание.

- Юдоль, в общем… Дол - юдоль. - Она протянула ему полбулочки. - Продолжай. Когда женщина хочет есть - это как-то не бросается в глаза, но голодный мужчина представляет собой зрелище невыносимое, не-вы-но-си-мо-е.

И Петр продолжил - не без аппетита, надо сказать.

- В библиотеку не пойдем? - беспечно спросила Эвридика.

- Не хочется. - Он опять вздохнул. - И даже не то чтобы не хочется. а… страшно. Я уверен, книги там нет уже. Убедиться страшно. Лучше думать, что она есть. И потом… все равно не он ее написал, чего ты так ухватилась за это мое предположение дурацкое?

- Просто люблю все дурацкое: оно самое надежное, между прочим. Дурак-дураку-сделал-дырку-в-боку, дурак-дураку-сделал-дырку-в-бо-ку… Скороговорка.

- Я не могу представить себе, что ты заикалась, - развел руками Петр.

- Я и сама не могу! А ведь всю жизнь заикалась - вспомнить страшно… Вообще говорить не могла. И всего-то два месяца прошло, а кажется - никогда не заикалась. Я ведь уже приготовилась к тому, что это навсегда - по крайней мере. Бр-р-р… - Эвридика поежилась. - Холодно от этих его сведений. Холодно, но… высоко! И пусть, что холодно.

- Да не его это сведения! - махнул рукой Петр: и ста-а-арая тоска в голосе. - Мы ведь с ним, в сущности, не поговорили как следует - начали только…

- …и ты сразу заснул. Не понимаю, что с тобой было!

- А он ведь все знает… Хотя, - Петр улыбнулся Эвридике, - меня теперь гораздо меньше интересует все. После того, как появилась ты.

- Плохо, - сказала Эвридика очень серьезно. - Я бы даже, кажется, предпочла не появляться - пусть бы тебя лучше интересовало все. Я - это пустяк. И, знаешь, со мной произошло как раз наоборот. Незадолго до тебя я хотела уже умереть: меня ничто не интересовало. Зато сейчас интересует все.