— А толку-то, — отвечает Таня, — эти пациенты, они необучаемые. Вы вот их обучите, они порадуются, пообучаются, а потом пойдут, чайку попьют и все забудут. У нас по данным одной докторской диссертации только десять процентов населения способны к анализу. Всего лишь десять процентов населения! И эти десять процентов — доктора…

Таня особенно хороша тем, что вполне предсказуема — в хорошем смысле этого слова. Был у меня несколько лет назад водитель, так он каждую фразу сопровождал дополнением: «в хорошем смысле этого слова». Таня обожает поговорить о проблемах взаимодействия врачей и общества, вот и сейчас она с удовольствием принялась развивать мысль о тупости и необучаемости в принципе пациентов. С примерами. Я осторожно, не отрывая трубки от уха, ложусь на кровать и смотрю в потолок. Слушать Таню перестаю. Через примерно равные промежутки времени вставляю: «ага» и «о чем и речь!» — этого хватает. Напоминаю себе в конце беседы спросить о судьбе Игоря Михайловича, новинках в их отношениях.

Закрываю лицо свободной от телефона ладонью. Как бывает после долгого путешествия, например, перед глазами прыгают рваные картинки вечера: Саша на полу, разноцветные волосы спутались за спиной, Алеша улыбается, ищет на полках чай, девчонка бледнеет, Он отодвигает меня и проходит мимо.

В дверь стучат. Извиняюсь перед Таней, неловко сползаю с кровати, вручную разгибаю спину. Впускаю девчонку, она в футболке чуть выше колена, на футболке чудовищная картинка: две мыши вгрызаются в огромный кусок сыра в виде сердца, и неразборчивая надпись с восклицательным знаком, даже двумя.

— Извиняюсь, — говорит девчонка, заметив в моих руках телефон, — я позже…

— Ничего-ничего, ты не помешаешь, заходи.

Втаскиваю ее за недлинный рукав. Она улыбается, крутит в пальцах записную книжку. Таня в телефоне обижается:

— Ну вот, ну вот, ты уже не со мной! Ладно, завтра позвоню. Ты на работе с утра? Ага, ну, тогда счастливо!..

Девчонка смотрит на меня и быстро-быстро говорит что-то, хрипловатый голос взлетает к концам фраз, странное интонирование, откуда она родом? Надо спросить. Спрашиваю.

— Сызрань, — пугается она, — Самарская область…

И продолжает говорить, но я не слышу ее почему-то. Странное ощущение, говорят же, что работа человеческого мозга сводится в основном к двум функциям: на два процента к освоению нового и на девяносто восемь — к попыткам идентифицировать любую информацию как уже известную. Поставить знаки подобия. Например: «То, что чувствую сейчас, похоже на то, что я чувствовал год назад, когда врач поставил мне диагноз геморрой. Следовательно, у меня рецидив геморроя». Так вот.

Безотносительно геморроя. То, что я чувствую сейчас, я чувствовала очень давно, и одним словом это описать нельзя. И двумя нельзя. Разрывающая боль? Полная невозможность вдохнуть воздух? Кажется, что это и не воздух даже, а что-то совсем другое. Например, стекло. Прозрачное, но дышать им не получается.

— Что с вами? — Девчонка прыгает ближе и хватает меня за руку, собирается считать пульс? Осторожно снимаю ее пальцы со своего запястья. Что же это такое, я совсем не могу дышать. Не могу дышать еще очень долго.

Не могу дышать, когда быстро прохожу по коридору. Не могу дышать, когда резко распахиваю дверь комнаты для гостей, когда-то детской, где мой единственный сын Алеша должен укладываться спать. Алеша сказал, что с удовольствием почитает перед сном что-нибудь по-русски. Какой-нибудь современный роман. Мы выбрали «Урок каллиграфии» Михаила Шишкина, Алеша удалился с темно-красным томом под мышкой. «У ка», — прокомментировал Он, верный себе, я даже рассмеялась.

Но мой сын Алеша не укладывается спать. Мой сын стоит на коленях, а перед ним — Он. На расстоянии… да что там. Без расстояния. Вплотную. На полу из паркетной доски.

Отличная паркетная доска, массив дуба, в свое время стоила мне целого состояния, но я хотела иметь хороший пол. Мне это было важно — хороший пол. Интересно, почему?

Уже не помню. А получилось красиво, ничего не скажу. Мой сын стоит на коленях, в одних трусах «Кельвин» на этом полу, мой любовник располагается рядом. Не могу сдержать вскрика. Он резко поднимает голову. Неторопливо растягивает рот в улыбке. Неторопливо отстраняется. Застегивает ремень. Голый по пояс, неторопливо берет полосатый свитер, обыкновенный Ферре. Неторопливо оказывается в нем. Подает моему сыну махровый халат, тот вдевает руки и отворачивается. Он что-то говорит неслышное Алеше в ухо. И еще что-то говорит.

Выходит из комнаты. Выходит из квартиры.

Дверь хлопает. Со стола падает книжка, темно-красный томик, Михаил Шишкин, «Урок каллиграфии». «У ка». Я машинально поднимаю и кладу ее обратно, рядом с мобильным телефоном Нокиа и часами Longines, мой подарок на недавнее Алешино двадцатипятилетие. Он Стрелец, знак огня, всегда в центре внимания, самый заметный, самый блестящий, самый. Самый красивый. Просто некоторые вещи это подчеркивают, как форма хирурга или вот дорогие часы. Нужно что-то сказать, что-то сделать, но я не могу физически разжать челюсти, казалось, их свело мощнейшей судорогой, и я падаю, падаю вновь в душную темноту стыда. Слышу телефонный звонок, разумеется, это подруга Эва, бывшая эстонка. Она отличается тем, что звонит мне исключительно в неудобные моменты, голова в пене, тело в воде, ноги в креме, руки в масле.

Все повторяется.

Но есть вещи, неповторимые, как смерть. Теперь-то я знаю точно, мой ангел. Ты открыл мне.

Нет. Если быть точным — я сам открыл, своим ключом. Отворил дверь и сказал какую-то пошлость — здравствуйте, уважаемая, и все такое.

Теперь эта дверь захлопнулась, и я спускаюсь по ступенькам, неторопливо и невозмутимо. Несколько лестничных пролетов — и я выберусь в застывший московский ад, заледеневший в своем убожестве. Еще бы: в нем ведь не было тебя.

Баммм! Это кончилась прежняя жизнь.

Мерзкая слякоть хлюпает под ногами. Нет, прямо сейчас весна не начнется, на это надежды нет. Но всегда можно устроить генеральную репетицию. Repeat: все повторяется.

Для этого всего-то — зайти в знакомый магазин. Купить что-нибудь символичное. Пиво с сисястыми телками на этикетке, и чоризо, и теперь уже точно — «Эстреллу». Улыбнуться кассирше с бейджиком «Любовь».

Любовь — это странная вещь. Взятое ниоткуда счастье, когда ты уже и не надеялся, родившееся из холодного пустого пространства между нами, как шаровая молния. Мы дотронулись до нее руками, и она взорвалась безумным фейерверком. Чудным китайским огненным драконом. Горячим фонтанчиком в середину нёба. Боже, как глупо. Но я, кажется, счастлив.

Теперь всего-то и осталось — набрать твой номер, мой ангел.

— Ну как она?

— Нормально все, не беспокойся.

— Вы поговорили? Пытала тебя? Жгла каленым железом? Ну расскажи мне!