Часы на панели машины показывали 3.58 утра. Юго злорадно подумал, что жена, должно быть, его уже похоронила. Вспоминая именно Ариану, он, после того как застегнул на шее мадам Дельсоль фермуар ожерелья, хорошенько промассировал эту шею. Несмотря на то что сердце у него рвалось на части от боли, продавец оставался достаточно аппетитным, и клиентка, пораженная тем, что он, оказывается, вполне гетеросексуален, как и говорил, позволила все. Мари Дельсоль вообще была доброй женщиной. Ничуть не заблуждаясь по поводу исхода мимолетной связи, она очень мило позволила взять себя, чем и открыла свою великолепную жизненную философию. Не скупясь на время и средства, розовая пуховка всегда и везде исповедовала такую истину: каждый, по мере своих возможностей, должен приходить на помощь тем, кто страдает. Просто она охотнее оказывала помощь ближнему в постели, чем в машине с бесплатными супами для нуждающихся, и только.

Всю дорогу Юго ликовал. Одним камнем, если можно так сказать, он убил двух зайцев: во-первых, теперь он чувствовал себя отомщенным, более чем удачно противопоставив низкопробность своего завоевания победоносному «служебному роману» жены, а во-вторых, ему доставляло неизъяснимое удовольствие представлять себе, как Ариана сейчас стоит у окна, ломая руки, и взгляд ее прикован к часам, и она плачет и считает себя вдовой, которую злодейка-судьба лишила даже прощального поцелуя…

Когда он вошел в дом, там все спали. Он постарался как следует пошуметь у ворот, хлопнул дверью гаража так, что вздрогнули стены, топал изо всех сил в прихожей — под дверью спальни не промелькнуло ни лучика света.

Негодяйка спала! Она спала, даже не подозревая, что едва избежала ужасной катастрофы, из которой, если бы несчастный случай все-таки произошел, она вышла бы израненной навеки, а между прочим, это было бы только справедливо по отношению к подлой изменнице!

Юго не знал, что Ариана лежит с широко открытыми глазами и беззвучно плачет…

— Не помню точно, кто это сказал, Черчилль, Конфуций или Ноэль Мамер[57], но не забывай, дорогая, золотые слова: «То, что тебя не убило, сделало тебя сильнее».

— Прекрасные слова, мама, и очень мне напоминают фразу Гегеля «Счастье — в борьбе», которую ты написала над моей кроватью, когда я пожаловалась на то, что у меня нет распятия, а у всех моих одноклассниц есть.

Лиз Онфлёр была задета репликой дочери, но тем не менее не остановилась на своем праведном пути — она-то знала, куда идет. И продолжала занудно:

— Подумай о том, как тебе везет! Смотри — ремонт шагает семимильными шагами, скоро он будет закончен, и, осмелюсь сказать, это ведь за счет твоего мужа…

— А вот и нет, мама, теперь плачу я!

— Конечно, конечно, но ты же с апреля получаешь его зарплату. Подумай лучше о будущем, дорогая. Ты, скорее всего, сможешь оставить за собой дом и детей; ведь судьи в восьми случаях из десяти отдают детей матери.

— Спустись с небес на землю, мама! Отныне я отец.

— Да нет же! Как только судья тебя увидит — такую хорошенькую в этом камуфляже, прямо как полевой цветочек, — он поймет, что у Арианы Марсиак хватит женственности, чтобы выполнить свое предназначение. Да, так вот, я говорила о том, что скоро ты будешь свободна! И не скрою от тебя, что давно пора!

— Ну и зачем ты мне все это говоришь?

— Затем, чтобы ты поняла: ваш моногамный брак, тянущийся уже почти двенадцать лет, себя исчерпал, дорогая! У тебя превратилась в манию привычка спать только с мужем, есть с ним, все отпуска проводить с ним, все — с ним одним. Никто так не живет! Проснись! Ты жила до сих пор в семейном коконе, этот кокон опутал тебя, он сковывал любое твое движение, и настало время из него выбираться!

— Да кто тебе позволил в таком тоне говорить о моей жизни, подчеркиваю — моей! Я была счастлива с Юго, очень счастлива… раньше…

Лиз страшно обрадовалась: удалось найти верную тропинку к сердцу дочери. Она помотала головой:

— Вот уж нет! Если бы ты была счастлива, ты бы не захотела обменять свою жизнь на жизнь своего мужа.

— Мама, но ты же ничего не понимаешь! Меня мучило ощущение, что я как белка в колесе, но клетка-то, клетка сама по себе, отдельно взятая клетка меня не раздражала, я обожала ее, свою клетку! Кормушка, поилка, подстилка — все, все мне нравилось!

— Хорошо, но тогда — что же произошло?

— Произошло то, что все было отлично, пока мой муж, мой придурочный муж не превратился вообще хрен знает в кого! И ты сама это прекрасно знаешь! Теперь Юго возвращается на рассвете — только затем, чтобы вогнать меня в панику, я уверена, что он высиживает все это время на углу в машине, ставя будильник сотового на четыре часа ровно.

— И ты полагаешь, что сама ни в чем не виновата?

— О господи, мама, опять ты пытаешься заставить меня заняться самоанализом, и опять — тяжеловесно, опять до чего же грубая работа! Прямо-таки мать настоятельница, не иначе!

Взбешенная Лиз повысила голос:

— Да ты посмотри, сама-то во что превратилась! Ты перестала быть собой, бедная моя дочка, ты теперь — нечто среднее между большим начальником и питбулем: постоянно стараешься то укусить, то ранить! И потеряешь мужа исключительно из-за своей гордыни, — мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного! А следовало бы держаться за Юго, потому что тебе не найти другого, который терпел бы тебя с твоими автоматическими подъемными кранами!

Лиз, стараясь не уронить достоинства, схватила сумку, сотканную настоящими воинами из племени масаи, и хлопнула дверью.

Ариана не пыталась ее удержать: она отлично понимала, что завтра они помирятся, и даже не в слезах. Единственная фраза не выходила у нее из головы. «… Мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного!» Кому это яснее ясного? Если мужчина намерен отобрать у тебя детей, дом, работу — это свидетельство любви, так, да? Нет-нет, за время «эксперимента Марсиак» Юго стал абсолютной мямлей, сентиментальной мямлей, где ему понять, какое счастье для него — жить с такой женщиной, как она… Ариана злилась на то, что позволила себе разволноваться, услышав такие глупые, такие пошлые слова: «… мужа, который всегда тебя любил и сейчас любит, это яснее ясного!» Смешно, просто смешно! Но странно… стоило ей эти слова услышать, какими бы они ни были глупыми и пошлыми, у нее словно крылья выросли.

Момо пришел в экстаз, даже вскрикнул:

— Какая красота! Знаешь, я много в своей жизни конфисковал драгоценных украшений, но ни в одном не была достигнута такая чистота линии, нигде я не встречал камней подобного совершенства!

Юго, страшно довольный тем, что судебный исполнитель восхищен увиденным, скромно улыбнулся и переадресовал комплимент Софи. Момо сегодня впервые пришел к нему в офис фирмы «Л как „легкомыслие“» и теперь рыскал повсюду. То он удивлялся аккуратной стопке глянцевых журналов на рабочем столе Марсиака — все номера «Void» за этот год, то восхищался образцовым содержанием картотеки клиенток, где они как манекенщицы были представлены на поляроидных снимках, то обмирал от восторга перед эскизами будущей коллекции, которую экс-хозяин ЖЕЛУТУ окрестил «Исчезновения»… Ближе к концу визита Юго вздохнул: