Холоп бросился прочь от тяжелой руки дворского, понял уже, что не дело языком мелет. Но подальше шепотом все же поинтересовался у дружинника, наблюдавшего за послами:

– А и правда, чего они все молчком? Вроде по-нашему разумеют…

– Им ни с кем не положено говорить, кроме того, к кому прибыли! Прежде как князю не передадут, что велено, рта не раскроют, даже если помирать будут.

– Ух ты… А ежели, к примеру, в проруби тонуть станут, тоже на помощь не позовут? – Глаза парня блестели восхищением от такого предположения.

– Ну и трепло ты, Митрий! Верно дворский плетью погрозил вытянуть!

Послов провели в хоромы, предложили пить. Но в комнаты прошел только один из послов и толмач, двое других остались подле коней. Стерегли, что ли?

– Вашего черного молока не держим, уж простите великодушно. А меда или водицы чистой пожалте, – повел рукой дворский.

Князь пришел быстро, чуть склонил голову в знак приветствия, жестом пригласил садиться, внимательно оглядел. Даниил понимал татарский, но показывать этого не стал, смотрел выжидающе, пусть сами скажут, чего хотят. Послы не заставили себя долго ждать, остановившись посреди комнаты, не садясь и все так же глядя прямо перед собой, один из них протянул князю свернутую трубочкой грамоту. Даниил глянул на печать, запечатано не самим Батыем, но кем-то из его нойонов.

Князь язык понимал и говорить мог, но вот читать нет. Засомневался. Посол, видно, заметил, презрительно что-то произнес, второй рядом с ним, видно, толмач, перевел:

– Там по-урусски. Если коназ читать не умеет…

Не сводя глаз с надменного татарина, Даниил молча вскрыл письмо, посол все так же смотрел в сторону. И как видит, если не глядит?

Князю с трудом удалось не выдать своих мыслей, когда прочел одну-единственную написанную фразу: «Дай Галич!»

И руку, которая едва не скомкала проклятый пергамен, тоже с трудом сдержал. Медленно поднял глаза от листа на лицо посла и встретился-таки с его злым глазом. Но своих не отвел, спокойно усмехнулся:

– То не Батыева печать, от кого прислано?

– Хан Могучей прислал!

И снова впивался глазами проклятый, ждал, что ответит русский князь. Тот пожал плечами:

– Ответа ждать будете?

– Ответа?

Только тут Даниил сообразил, что и посол говорит по-русски! К чему тогда через толмача переговариваться? Взяла злость, снова с трудом сдержался. Но Даниил хорошо помнил, что послов, даже самых надменных, обижать нельзя. Кивнул на Андрея, застывшего у двери, точно чуткий пес при своем хозяине:

– Он вас проводит и устроит. Отдохните с дороги.

– Послание передали, сейчас поедем.

Против своей воли Даниил усмехнулся:

– Галич с собой возьмете? Он не здесь, не в Холме.

Посол снова скривил губы:

– Шутишь, коназ? Я скажу Могучею, что ты согласен.

– Нет! Батый рассудит, ему подчинюсь.

И сам не знал, почему так сказал. Что значит, Батый рассудит? Батый на Волге в Сарае сидит, неужто придется к нему за пайцзой ехать, свои собственные земли у поганого выпрашивать?!

Посол, не отвечая, повернулся и вышел прочь. За ним толмач.

Глядя в окно вслед уезжающим послам, Даниил поинтересовался у вернувшегося в дом Андрея:

– Кто это Могучей? Не слышал такого.

– А черт его поганого знает!

Даниил снова глянул в грамоту и на печать. Запечатано кем-то весьма важным, но имя незнакомое.

– У ентих поганых, княже, столько ханов да принцев, что у нас коней в дружине. Мало ли?

Даниил понимал, что не появление нового царевича или хана страшно, а то, что Батый вспомнил о нем и его землях. Пришла его очередь выбор делать… Рука все-таки сжала, скомкала пергамент, зло бросила на пол!

Дворский сначала виду не подал, но стоило Даниилу выйти прочь, бросился к письму, поспешил припрятать, только вот беда – прочесть не мог, не знал грамоту… Он задумался, к кому подойти. Если князь сам вслух ничего не сказал, значит, не хотел, чтоб знали. Кому можно доверить? Решил, что только князю Васильку, тот грамоту разумеет.

Василько, только глянув на написанное, побледнел.

– Что там?!

Младший князь помрачнел.

– Хан Галич требует.

– Га-алич?!

До самого утра горели свечи в комнате у князя, рассвет застал его вышагивающим из угла в угол. Конечно, Даниил не мог заснуть, он думал и думал. Неважно, чья печать стояла на послании, главное, за Галичину тоже взялись. Он столько лет бился, чтобы иметь право сесть на отцовском столе, столько сил на это положил, так неужели теперь отдавать?!

Даниил горько усмехнулся: победил всех соперников, но далекий татарский хан может запросто все отобрать! Это была уже не просто угроза на время потерять Галич или земли, это была угроза потерять саму жизнь. Батый вставших против него не только не жаловал, а безжалостно преследовал! Котян не смог и у угров спрятаться, а Бела вон на остров уплыл. Что делать?

Татары в Киеве, от них до Галича рукой подать, и удрать не успеет. Однажды смог бежать от Манымана, второй раз так схитрить не дадут. Это была угроза полного краха. Он сумел ни разу не столкнуться с самим Батыем или его нойонами, сумел, когда нужно, сбежать, пересидеть, спастись, но теперь деваться было просто некуда! Отказаться? Тогда его ждет участь Котяна и вечные скитания. Выступить против? Потеряет вообще все вместе с жизнью, его дружине не выстоять, помощников нет. Когда-то мать советовала смириться, перехитрить, чтобы спастись и набрать сил для отпора.

Однажды он схитрил, спасся, получилось, что теперь?

Утром Даниил позвал прежде всего брата Василька. По тому, как смотрел младший князь, старший понял, куда исчез лист пергамена:

– Ну, если ты все знаешь, скажи, что думаешь.

Василько опустил голову:

– Не знаю, что и сказать, Даниил. Всю ночь думал, но ничего не придумал. Слишком велика сила у этих поганых, чтоб нам выстоять, но хуже, что крепости наши еще не достроены, не выдержать нам осаду.

– А я надумал.

– Что?

– В Орду ехать надо к Батыю на поклон.

– Как в Орду?! Такого еще никто не делал!

– Почему же? Князь Ярослав Всеволодович ездил и с Батыем подружился. Меня Батый не зовет, правда.

– Нет, Даниил, если нельзя не ехать, так меня пошли, я поклонюсь поганым.

Князь сокрушенно покачал головой:

– И так предвижу вопросы, что прежде не поклонился. Самому мне надо, заодно и изнутри посмотрю.

Он немного подумал и вдруг усмехнулся:

– Помнишь, когда я в Киев ездил, а потом вдруг к Беле собрался? Я тогда к матери заезжал. Знаешь, что она мне посоветовала? Прежде всего жизнь сохранить себе и всем вам, а потом поклониться силе, которую одолеть не могу, чтобы силы накопить и уверенно ударить. Она говорила и что Бела помощи не даст, и что все биты будут. Не поверил, ярился… А про то, чтобы выю согнуть, и вовсе не помышлял. А теперь думаю, может, она права была? Не зря же Ярослав Всеволодович с ними, говорят, дружбу завел? Владимир его из руин поднимается, и татары не бьют. Может, стоит и выю иногда согнуть? Горько это, невыносимо горько, но лучше согнуть, чем зря жизнь потерять?