Выехав на датскую сторону моста, она отбросила мысли о Моне. Совесть перестала ее мучить: решение абсолютно правильное — поговорить с отцом. И она правильно сделала, что уехала. Когда мать пьяна, говорить с ней нельзя. Они бы только наорали друг на друга, и все.

Она доехала до парковки и поставила машину. Сидя на скамейке, она глядела на пролив, на мост — где-то там, на том конце моста, угадывались в тумане контуры шведского берега. И там, в Швеции, живут ее родители, по вине которых и ее детство прошло словно в таком же тумане. Отец еще хуже. Мрачный следователь-профессионал, который умеет смеяться, но из каких-то соображений этого не делает. Может быть, он просто-напросто запретил себе смеяться? Отец, так и не нашедший другую женщину, потому что все еще любит Мону, но сам этого не понимает. Байба из Риги поняла и пыталась ему это втолковать — но он не слушал «Я забыл Мону», — сказал он, Байба сама ей это рассказывала. Но он ее не забыл и никогда не забудет, потому что Мона была единственной его настоящей любовью. А теперь она, заголившись, болтается по кухне с бутылкой водки в руке. Она все еще блуждает в этом тумане, подумала Линда, да и мне не удалось пока из него выбраться, хотя мне уже почти тридцать.

Линда со злостью топнула по гравию, потом подняла камушек и швырнула в сидевшую неподалеку чайку. Одиннадцатая заповедь, подумала она, самая важная: я не буду такой, как они. За этим проклятым туманом есть другой мир, но они потеряли с ним связь. Мать помрет от того, что не выдержит жизни с этим анемичным бухгалтером. Отец — от того, что так и не понял, что он уже повстречал и потерял самую главную и единственную любовь, и теперь пытается научиться обойтись без нее, и это будет стоить ему жизни. Он так и будет прогуливать своих невидимых собак и покупать несуществующие дома, пока в один прекрасный день не обнаружит, что жизнь прошла. Но что это со мной?

Она поднялась и пошла к машине. Взялась за ручку и вдруг захохотала так, что несколько чаек беспокойно взмыли в воздух. В этом вся я, подумала она. Никто не тащит меня в этот туман, никто не водит меня по лабиринту, никто не хочет, чтобы и я заблудилась. Это, конечно, очень привлекательно — лабиринт в тумане, но меня туда не заманишь. Она поехала в город. Ее все еще душил смех. Остановив машину где-то в Нюхавне, он посмотрела карту города и нашла Недергаде.

Когда она наконец нашла дом, уже смеркалось. Это был обшарпанный район с высокими однообразными домами. Ей стало страшновато — может, теперь лучше не искать этого Тургейра Лангооса и вернуться в другой раз? Но билет за проезд через мост стоит недешево, поэтому она заперла машину, проверила все двери, снова топнула ногой, чтобы придать себе мужества, и пошла к списку у домофона, с трудом разбирая имена жильцов — было уже довольно темно. Вдруг дверь подъезда отворилась и из нее вышел человек со шрамом на лбу. Увидев ее, он вздрогнул. Придержав дверь, она вошла в подъезд. Тут было светло и висела большая доска с именами всех живущих в подъезде. Лангооса среди них не было, и Тургейра тоже. Мимо шла женщина, примерно в ее возрасте, с пакетами мусора. Она улыбалась.

— Прошу прощения, — сказала Линда, — я ищу человека по имени Тургейр Лангоос.

— А он что, здесь живет?

— Мне дали этот адрес.

— Как его зовут? Тургейр Лангоос? Он что, датчанин?

— Норвежец.

Она отрицательно покачала головой. Линде показалось, что она и в самом деле хочет ей помочь.

— По-моему, здесь никого из Норвегии нет. Несколько шведов, кое-кто из других стран. Но норвежцев нет.

В подъезд вошел мужчина. Она остановила его и спросила, не знает ли он Тургейра Лангооса. Он покачал головой. На нем был свитер с капюшоном. Лица Линде разглядеть не удалось.

— К сожалению, ничем не могу помочь. Можно попробовать спросить фру Андерсен со второго этажа. Она из тех, кто все про всех знает.

Линда поблагодарила и начала подниматься по лестнице. Шаги ее гулко отдавались в пустом подъезде. Где-то стукнула дверь и послышались громкие звуки какой-то латиноамериканской музыки. Перед дверью фру Андерсен на подставке стояла орхидея. Линда позвонила. Тут же раздался визгливый лай. Фру Андерсен была, наверное, самой маленькой женщиной из всех, что Линда когда-либо видела. Маленькой и сгорбленной, и у ног ее терлась собачка — тоже самая маленькая из всех виденных Линдой собак. Линда объяснила, что ей надо. Фру Андерсен показала на свое левое ухо:

— Погромче. Я плохо слышу.

Линда прокричала все с самого начала. Норвежец по имени Тургейр Лангоос. Живет ли здесь человек с таким именем?

— Я слышу плохо, но память у меня хорошая, — прокричала старушка в ответ, — таких здесь нет.

— Может быть, он у кого-то снимает квартиру или угол?

— Я знаю, кто здесь живет, не важно, по договору найма или просто снимает комнату. Я здесь живу сорок девять лет, как построили дом, так и живу. В нынешние времена какие только люди не попадаются, так что надо держать ухо востро. Обязательно надо знать, кто тебя окружает.

Она наклонилась еще ближе к Линде и прошипела:

— В этом доме все торгуют наркотиками. Здесь никто ничего не делает.

Фру Андерсен буквально затащила Линду на чашку кофе — в тесной кухоньке стоял большой термос. Через полчаса Линде удалось попрощаться. Теперь она знала в подробностях, какой прекрасный муж был у фру Андерсен, жаль только, умер слишком уж рано.

Она спустилась по лестнице. Музыка смолкла. Где-то плакал ребенок. Линда вышла из подъезда, перешла улицу погляделась — ей показалось, что кто-то идет следом. Это был человек в капюшоне. Он возник откуда-то из укрытия и схватил ее за волосы. Она попыталась вырваться, но боль была невыносимой,

— Здесь нет никакого Тургейра, — прошипел нападавший. — Никакого Тургейра Лангооса. Заруби себе на носу.

— Отпустите меня! — крикнула она.

Он отпустил волосы и что есть силы ударил ее в висок. Она провалилась в темноту.

Она плыла из последних сил. Сзади ее настигал гигантский пенистый вал. Вдруг она увидела перед собой острые, как пики, камни, торчащие из воды — сейчас один из них пропорет ее насквозь. Она окончательно обессилела, отчаянно закричала и открыла глаза. Голова пульсировала болью. Интересно, почему у нее в спальне такой странный свет? Потом она увидела склонившееся над ней лицо отца — неужели проспала? А что она должна делать с утра? Это она забыла.

Потом вспомнила. Это была никакая не волна, это была память о мгновении как раз перед тем, как она потеряла сознание. Лестничная клетка, улица, прячущийся в тени человек, угрозы, удар. Она вздрогнула. Отец положил ей руку на плечо.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Все будет хорошо.

Она огляделась. Она была в больнице — приглушенный свет, ширмы, шипение кондиционеров.

— Я помню, что случилось, — сказала она. — Но как я сюда попала? Я ранена?