«Шторьх» со Штраденом на борту приземлился в нескольких метрах от барака. Носилки с раненым осторожно вынули из самолета, и врач, приданный 1-й группе 53-й истребительной эскадры, сразу принялся разрезать на бедре его пропитанные кровью брюки.

– Еще один потерпел неудачу, – сказал я Лютцову, когда мы прохаживались поблизости. – 1-я группа сообщила, что потеряла троих. Эскадра продолжает терять все больше и больше пилотов. Все здесь движется к концу, Францл.

Он, казалось, мысленно составлял картину боя, который мы провели. Конечно, как инспектор на Юге он имел мало влияния на тактические решения на этом театре, но его слова имели определенный вес в кругах, близких к инспектору истребительной авиации. Возможно, его личные впечатления облегчили бы принятие решения о прекращении неравной борьбы на острове.

Я видел мертвых и умирающих людей. За четыре года войны, за четыре года почти непрерывных боев, а это целая вечность, я видел, как они разбивались, истекали кровью и горели: некоторые просто мальчики, неоперившиеся юнцы, которые были немедленно сражены тем, что называется судьбой; другие, люди в возрасте, ветераны, чей опыт превосходил опыт всех остальных и все же чей час внезапно пробил. Считалось, что Штраден лишь ранен, но я полагал, что не увижу его в течение долгого времени, возможно, больше никогда, не увижу лица пилотов, стоявших вокруг «шторьха», в то время как доктор занимался Штраденом, и эта сцена намертво отпечаталась в моей памяти.

Теперь это была одна из последних баз на острове. Солнце безжалостно поливало жаром желтую равнину, с которой группы людей, подобных нам, лихорадочно поднимались в воздух на немногих оставшихся самолетах, процесс, который до сих пор неизбежно заканчивался очередной потерей самолетов. В то время как механики со скоростью, приобретенной практикой, заправляли самолеты горючим и грохотали патронными лентами по капотам двигателей, пилоты, вялые и безучастные, стояли или сидели на корточках под пыльными оливковыми деревьями. Едва ли можно было услышать слова. Каждый человек знал, что он и его компаньоны дошли до предела сил.

Теперь не было ничего, что бы напоминало лихого, элегантного летчика-истребителя с желтым шарфом и в щегольской униформе. Наш внешний вид точно отражал состояние, в котором мы находились: мятые, грязные, запятнанные маслом брюки, древние, сальные спасательные жилеты и небритые лица. Все вокруг было пыльного, коричневого цвета – земля, одежда, лица, самолеты. Есть лишения победы, лишения, которые в России и в Северной Африке мы переносили бодро и которые иногда просто не замечали – приподнятое настроение давало нам ощущение нашего превосходства. И есть лишения поражения, лишения грязи и позора, разъедающие мораль, вредящие боевому духу и служащие лишь тому, чтобы множить новые поражения. Это, как нас учили, было время для прирожденного военачальника, который сумеет вывести своих людей из состояния депрессии, дать им цель, вдохновить новым наступательным порывом и смело вести навстречу врагу, навстречу смерти или славе. Нам всем, выполнявшим здесь в жаре и грязи рутинные боевые задания, эта концепция виделась крайне сомнительной. Это был пережиток Первой мировой войны, если не дней кавалерийских атак, совершенно бесполезный в ситуации, в которой мы теперь оказались. Война в воздухе – война технологий, которая не может быть выиграна технически слабой стороной, несмотря на ее высокую мораль и бесстрашные действия. Этого наши фельдмаршалы не сумели понять, и это стало причиной того, почему рейхсмаршал мог мыслить лишь категориями храбрости или трусости и для него истребительная авиация, потерявшая превосходство, не могла быть никакой другой, как только трусливой.

Внезапно мои мысли прервал голос Лютцова:

– Мы должны перебросить вас на материк, пока еще есть ядро, вокруг которого можно восстановить эскадру. Северную Африку оставили слишком поздно. Очевидно, что эскадра – это нечто большее, чем конгломерат самолетов, оборудования и определенного числа людей.

– И кому вы думаете сообщить об этом? – спросил я с горечью. – Скажите генералу, хотя он должен прекрасно это знать. Он сам лишь два года тому назад командовал эскадрой.

– Не будьте несправедливы к нему. Я уверен, что он отлично обо всем знает. В конце концов, он принадлежит к тому же самому поколению, что и мы, и его боевой опыт точно такой же, что и наш. Но что он может сделать?..

Я пожал плечами и снова посмотрел в направлении раненого. Возможно, Лютцов прав. Мы должны продолжать. Мы придали нашим военачальникам и командам, исходившим от них, почти непогрешимый вид и в то время, когда все еще побеждали, думали, что это замечательно. Теперь, во время поражения, мы не имели альтернативы, – должны были ждать и выполнять их приказы, даже если эти приказы неправильные и даже если мы твердо знали, что они неправильные.

Выбравшись из своего самолета, Бахманн сел под оливковым деревом. Его глаза не отрывались от спины доктора, который все еще стоял на коленях, занимаясь своим пациентом. Пристально глядя на эту сцену, он продолжал загорелой рукой беспокойно поглаживать свой подбородок. Его поза, как мне показалось, была позой старика: изношенные тропические ботинки с кожаными носами и парусиновым верхом, сальный, желтого цвета мешочек, пристегнутый к спасательному жилету, избитые, потертые перчатки, чья единственная задача состояла в том, чтобы не позволять рукам, которые неизменно потели, соскальзывать с ручки и кнопок управления.

Доктор поднялся, закончив перевязку. Раненый лежал с закрытыми глазами. Он был в сознании, но не произнес ни слова. Вероятно, страдал от последствий шока.

– У него правая икра вырвана разрывной пулей, – проговорил доктор тихо, чтобы не слышал пациент. – Пока нельзя сказать, удастся ли сохранить ногу. Мы должны немедленно отправить его в госпиталь. – Он сделал паузу перед тем, как продолжить. – На материк, если возможно. Я сделал ему инъекцию морфия и укол против столбняка.

– Мы должны будем подождать наступления сумерек, чтобы не рисковать «шторьхом», – сказал я, – и, если на аэродроме Вибо-Валентия не будет тревоги, они смогут договориться, чтобы его отправили дальше без задержки.

– Телефон, господин майор! – прокричал из барака фельдфебель Корн.

Это был Тонне, командир истребителей-бомбардировщиков «фокке-вульф». Его люди базировались здесь, выполняя вылет за вылетом, однако наносимый ими ущерб был не более чем булавочный укол.

– Только что из штаба воздушного флота пришел приказ, – сообщил Тонне. – Я читаю: «Немедленно перебазироваться на запасные посадочные площадки около Трапани вместе со штабным звеном, 1-й и 2-й группами 77-й истребительной эскадры. 3-й группе 77-й эскадры вернуться на Сардинию».

– Спасибо. Я начну перебазирование, как только мои самолеты будут заправлены и перевооружены, то есть через несколько минут. Думаю, что аэродром около Салеми[109] лучший из двух, и предлагаю лететь туда.

– Отлично, – спокойно ответил командир истребителей-бомбардировщиков. – Но сначала я полечу к кораблям около Джелы, чтобы поставить в этом деле точку.