У Апопа двенадцать, и двенадцатое — Апоп. Когда воспитанники «Дома жизни» достигают возраста тринадцати разливов, их вводят в большое собрание «царских пастухов». Именно там впервые они встречают того... старшего своего друга, с которым возникает...

— Так и знал! Это именно грязное совращение взрослым и искушённым развратником юного и неопытного подростка!

— Нет, очень часто особая дружба возникает и между подростками, прямо в «Доме жизни», где они живут, отлучённые от всех, кроме учителей. И потом эта дружба проходит через всю жизнь. Пример тому отношения князя Бакенсети и визиря Тнефахта. Они обрели друг друга ещё в совсем юные годы. Впоследствии Бакенсети стал близок царскому сердцу, но толстяк сохранил верность первому своему чувству и по сю пору. Всё дело в том, что в возрасте двенадцати-тринадцати лет сердце мальчика напоминает собою мягкую глину, и всё дело, в какие руки эта глина попадёт. И тогда без всякого принуждения и обмана...

— Хватит! Я не желаю более слушать про это.

— Спроси про другое. Я отвечу.

— Вопрос у меня есть. Скажи мне, как получается так, что вашему городу утончённого разврата столь преданно и так долго служат примитивные степные дикари, ум которых мало чем превосходит ум лошадей, на которых они скачут?

— Такому положению уже не одна сотня лет. И началось всё в те времена, про которые ничего нельзя утверждать с уверенностью. Но бытует такая легенда-сказка: однажды доблестные воины племени шаззу, охотясь на диких степных ослов, наткнулись в пустыне на двух издыхающих от жажды путников. Жители сухой степи великодушны по природе, они не убили этих людей, а, наоборот, напоили и накормили. Расспросив, выяснили, что те толком не знают, откуда явились и куда идут. По виду своему они не походили ни на кого из соседей степного племени, притом ещё и между собой были совсем не схожи. Один был уродлив, другой прекрасен. Несмотря на то что, по утверждениям прорицателей шаззу, встреча с такими людьми сулила народу гибель, молодой, любопытный вождь велел их оставить в живых и даже дал им место среди своего народа.

Уже через очень небольшое время простые кочевники стали замечать, что жизнь их племени стала меняться. Семьи простых воинов быстро беднели, в то время как чужаки становились всё богаче и богаче. Скоро им принадлежал уже почти весь скот и лучшие пастбища народа шаззу.

— И каким же образом такое могло произойти?

— Кочевники были очень религиозны. Они почитали своих богов и приносили кровавые жертвы их истуканам, как и все прочие племена, но сверх того были одержимы совершенно необыкновенной верой в загробную жизнь.

— Этим они приближаются к жителям Черной Земли, — надменно сказал Аменемхет.

Мегила коротко поклонился в знак согласия.

— Вера в то, что будущая жизнь непременно наступит, была среди кочевников так сильна, что они даже торговые сделки совершали с учётом этой возможности. Например, один воин шаззу мог сказать другому: дай мне сейчас верблюдицу, я в «той» жизни отдам тебе верблюдицу и её приплод за два года. Когда чужаки разобрались в нравах племени, они тут же увидели, как ими можно воспользоваться в своих целях. Они говорили кочевнику: дай мне верблюдицу сейчас, а в «той» жизни получишь от меня две верблюдицы и все их приплоды. Дай коня и получишь три коня или, если хочешь, шесть коней. Кочевник соглашался и даже считал чужака глупым человеком. Появилась поговорка среди шаззу: они ведут себя так, будто не собираются жить вечно. Поначалу чужаки вызывали лишь жалость и насмешки, но когда выяснилось, что всё племя живёт уже в полнейшей нищете, а все верблюды, кони, повозки и даже шатры принадлежат «глупым» чужакам, начались волнения. Обратились к жрецам, но те сказали, что всё законно. И они не могли сказать по-другому, иначе бы им пришлось сознаться в том, что прежде они лгали соплеменникам и никакой «той» жизни просто нет. Пожаловались кочевники и вождю, но увидели, что он полностью в плену ласковых слов, проливаемых на него чужаками, и ничего не хочет знать. Тогда составился заговор, и решено было убить и красавца, и урода. Это будет справедливо, сказал один хитрый жрец. Надо спешить, чтобы они поскорее оказались «там», чтобы у них было побольше времени, дабы накопить богатства в «той» жизни, когда воины шаззу сами явятся туда, чтобы получить полагающееся по договору.

Финал этой истории не очень ясен. Один из чужаков, тот, что был красавцем, исчез. Говорят, что он сбежал, услыхав о заговоре и испугавшись, прознав к тому же, что вождь колеблется на чью сторону встать. Чужаки были ему милы и обладали богатством, но против них был весь народ шаззу. Другой же, урод, остался. И поступил следующим образом. Он отдал народу ту половину добра, что принадлежала беглецу, чем смягчил волнение и ненависть к себе. Вторую часть богатства он отдал вождю, и тот решительно взял его под защиту, ибо стал богат и небывало возвысился над своим народом. Прежде он был первый среди равных, теперь же единственный и недостижимый. Жрецам, разбогатевшим на покровительстве обманным сделкам, было разрешено оставить подношения себе, и они вознесли восхваления визирю вознёсшегося правителя. Сам же вождь проникся необыкновенным доверием к своему советчику, к его необыкновенному уму и уверовал в чистоту его сердца. Ибо человек, добровольно отказывающийся от богатства, редкость во все времена и во всех землях. Юный вождь приобрёл также и ещё один полезный опыт. Прежде ему более был мил тот, сбежавший красавец, теперь же он понял, что ценить надо не внешнюю привлекательность, но красоту сердца.

Аменемхет негромко хмыкнул, но не сказал ни слова.

— Из этой истории, как из зерна, выросла империя Авариса. Воины шаззу, оставленные в условиях своей обычной жизни, стали непробиваемой броней города. Отслужив в египетских гарнизонах свои пять-шесть лет, они возвращаются в степь, где заводят семью, которую им легче прокормить, чем простым степнякам, ибо они привозят с собой немалые сбережения. В желающих поступить на службу Аварису недостатка нет, и мы выбираем лучших.

Мегила замолк.

— Спрашивай ещё.

— Я спрошу тебя завтра.

Ти, как всегда, не замедлил явиться:

— Я понял, понял, теперь я понял, зачем он здесь! Меня пронзило, как стрелой, — ему нужен Мериптах! Ради него он прибыл в Мемфис и был готов завладеть им, но Мериптах исчез у него прямо из-под пальцев, и он думает, что ты везёшь его на этой ладье. Уж не знаю, почему такое могло прийти ему в голову, только это точно так! Ты улыбаешься, твоё святейшество, стало быть, я угадал. Так убей же его, раз он разгадан и пуст, как опорожнённый сосуд. Ну чем, чем он может быть ещё полезен? Чтобы показать его Яхмосу? Чтобы мальчишка знал своё место? Но Мегила опасен. Он рассказал много, но мы не знаем, что он скрыл. Я его боюсь ещё больше, чем прежде, и буду держаться подальше от его глаз.

— А что ты думаешь, колдун, об этой истории?

— Про двух путников?

— Про двух путников.

— Сказка. Старая, ничтожная сказка. Кто её придумал, не знаю. Но, думаю, тот, кто придумал, скрыл правду.