– Ты не побрезговал моим подарком. Ты добровольно принял мой плащ и, значит, стал моим союзником и другом.

Рассудок Шета отказался понимать слова Урайна. В его памяти сохранились воспоминания обо всем, кроме прошедшей ночи.

– Твой плащ? И где же он? – запальчиво спросил Шет, озираясь. Никакого плаща ни на себе, ни на кровати, ни на полу он не видел.

Урайн удовлетворенно улыбнулся.

– И тем не менее он на тебе. Попробуй сними его.

Шет растерянно похлопал себя по груди и по животу, как харренский купец на ярмарке, который под тремя шубами взялся разыскать запропавший кошель. Ничего, кроме нательной рубахи.

– Так прозрей же, Нуатахиннан, мой любезный Брат по Багровой Печати! – От слов Урайна, казалось, готов изойтись трещинами предвечный хрусталь небес.

Кожа Шета заструилась сполохами призрачного огня. Голову сжал раскаленный обруч ужаса. В этот миг он понял, что переступил грань смерти, властвующей над живущими. Он прозрел. Его тело плотно окутывал багровый плащ, леденящее Ничто.

Шета захлестнула ненависть. Она была сильна настолько, насколько только может быть сильна ненависть сломленного человека. Его обвели вокруг пальца. Его купили, словно трехгрошовую лярву. Его, отпрыска рода шлемоблещущих Лагинов, запеленали, как младенца, в багровую тьму.

– Я убью тебя, – сказал Шет окс Лагин после долгой паузы.

– Ночью ты не думал так и не говорил так, – жестко сказал Урайн. – Сейчас ты лжешь самому себе. Но ложь пройдет, как прошла язвенная болезнь, и ты поймешь, что не хочешь моей смерти, как вчера не хотел своей собственной.

– Скорее небо упадет на землю и медленноструйный Орис подымется к своему истоку, – процедил Шет сквозь плотно сжатые зубы.

– Скоро подымется, – сказал Урайн с убийственной уверенностью. – Да и за небом дело станет. Я буду рад увидеть тебя вечером.

Не дожидаясь ответа варанца, он направился к дверям. Уже выходя, Урайн бросил через плечо:

– И запомни, Шет: мой плащ – твоя последняя кожа. Прежняя не вернется уже никогда.

562 г., третья неделя месяца Эюд

Пустыня Легередан была самой страшной пустыней Сармонтазары. Она простиралась от северного края земель ноторов почти до самого Киада, и мало кто отваживался пересечь ее не только с севера на юг, но и по меньшему сечению – с запада на восток.

Пески Легередана напоминали Элиену о Хеофоре. С той лишь разницей, что остров был невелик и его безжизненные пространства вплоть до самых гор сын Тремгора пересек за один переход, а по Легередану он брел уже две недели.

В самом начале пути ему посчастливилось отбить у стаи желтых пустынных собак раненую лань и прокоптить ее мясо над костром из чахлых кустов, произраставших на границе земли ноторов. Так у сына Тремгора появилась пища.

Вместительные бурдюки, позаимствованные у ноторов, он в последний раз наполнял водой уже в пустыне Легередан. На расстоянии двух переходов от южного края песков находился небольшой заветный оазис, о котором поведал ему ноторский колдун.

Ман – так звали колдуна – не солгал: воды в колодце действительно не было. Но стоило всыпать в него пригоршню крупных красных коробочек, отдаленно похожих на маковые головки, и произнести карколомное заклинание, как со дна колодца, хлестнув сына Тремгора по лицу, вырвались несколько толстенных мясистых стеблей нежнейшего салатового цвета.

Каждый стебель был увенчан гроздью ягод размером с зеленое яблочко. И ягоды стремительно увеличивались, наливаясь жизненными соками! Через четверть часа каждая ягода дала по кружке сока, почти совершенно неотличимого от колодезной воды. Так сын Тремгора наполнил свои бурдюки, а чудо-растения засохли у него на глазах, оставив после себя обрывки ветхой, тончайшей растительной плоти.

Пресловутые хищные пески Легередана Элиен узнавал издалека. Обычные пески были располосаны длинными волнами невысоких всхолмий, на которых изредка мелькала здоровенная ящерица или подрагивало на ветру одинокое, озлобленное на весь мир колючее растение.

Но в тех местах, где пустыня была готова проглотить и путника, и его коня без остатка, песок был светлее. Огромные светлые пятна были совершенно гладкими, и на них не росло совсем ничего – даже жестких, как рыбьи кости, пустынных колючек-страховидов. Эти песчаные озера или, точнее, реки тянулись с запада на восток на многие лиги. Объезжать их означало безвозвратно сойти с пути Знака Разрушения.

Приходилось их преодолевать. Для этой цели колдун и дал Элиену полный мешочек семян дыни Рума.

Эти семена были мелки, как пшено, но тяжелы, словно золотая дробь.

Завидев впереди первое большое озеро хищных песков, Элиен спешился, осторожно подошел к нему вплотную и развязал мешочек с семенами. Он недоверчиво поглядел на них, думая о том, что, если колдун ему солгал, придется вернуться и воплотить в жизнь свой первоначальный план: выпустить кишки всей ноторской деревне. А этого-то как раз и не хотелось.

Сын Тремгора испытал на ладони приятную тяжесть семян и, уповая на свою удачу, швырнул зародыши живого моста в зыбучие пески. Дальше нужно было произнести заклинание. “Как же говорил этот носатый? Афара и как-то там дальше…”

– Афара мабат!

Раздались трескучие хлопки. Семена начали лопаться и с быстротой стрел выбрасывать во все стороны тончайшие корешки. Корешки быстро утолщались, вонзались в песок, а по нему уже ползли змеями длинные побеги, устилая плотным ковром хищное озеро. Спустя короткий варанский колокол перед сыном Тремгора вырос зеленый остров внушительных размеров.

“Воистину чудовищная жизненная сила вложена ноторами в такие крохотные семена!” – невольно восхитился Элиен мастерством этого на первый взгляд дикого народа.

Однако восхищение восхищением, но кто знает – возможно, этот зеленый ковер является лишь хитрой обманкой, которая не спасет его от голодной песчаной бездны? Хоть и жаль было животное, но пришлось пустить впереди себя понурого ноторского конька, который, конечно, был не чета его безвинно съеденному Круму и другим грютским красавцам.

Конь, однако, и не думал противиться. Он смело взошел на зеленый ковер и начал с аппетитом пожирать самую его сердцевину. Элиен облегченно вздохнул.

* * *

Так они и путешествовали дальше. Сын Тремгора растил зеленые переправы через пески, а ноторский конь только и ждал очередной проплешины, чтобы поесть в свое удовольствие свежей зелени.

Элиен, сын просвещенной державы, никак не мог взять в толк, как это из ничего, из горстки семян и без капли воды может возникнуть такая прорва растительности. Сын Тремгора думал, что коню в этом смысле куда проще: животина ест и она счастлива, а его, Элиена, уже тошнит от копченого мяса и от праздных натурфилософских вопросов.