– Я ее смешу, и она сердится, – объяснил он. – А ее французский меня не раздражает, то есть мне смешно, но сердцу мило. Я к ней не пристаю с прононсом.

– Потому что! – отозвалась Марго. И твердо добавила: – Мон франсе э тре жоли!

Чанов заметил, что если Кульбера он не догоняет, то французский его жены-англичанки понимает без всякого напряжения. То есть Марго говорила на его, чановском, убогом и неспешном, но на русский слух вполне симпатичном французском.

Наконец все сели за праздничный стол и для начала открыли бутылку шампанского.

– За встречу! – провозгласил Кульбер.

Больше тостов не было. Рождество не обсуждали, просто его праздновали. Каждый пил и ел что хотел, поначалу молча.

Чанову понравились треугольные мясные пирожки, слоеные, но очень сочные. Тесто было нежным, хотя и чуть хрустящим, а фарш только что не прыскал горячим и хорошо проперченным соком. Давид похвалил Марго. Она ответила одним словом:

– Алжир!

Хозяева налегли на грибочки под водку и вспоминали русскую кухню.

– Борщ! Ооо! – сказала Марго. Задумалась на секунду и добавила: – Окрошка – ноу!

– Что ты понимаешь… – вздохнул Кульбер и выпил водочки под огурчик.

Чанов, закусив пирожками, на устрицы не решался. Он относился к устрицам с подозрением – пробовал их когда-то в итальянском ресторанчике на Арбате и то ли отравился, то ли не вынес нравственного шока, так что не только блевал, но и пошел сыпью. Зато Блюхер и Дада чуть не опустошили все блюдо. Под конец Василий Василианович покосился сначала на Кульбера, потом на Чанова и спросил:

– Вы что, не любите?.. Не любите устриц?!

Кульбер улыбнулся, поставил на растопыренные пальцы, как блюдечко с чаем, одну раковину, выжал в нее сок из половинки лимона и, помогая себе серебряной вилочкой, одним глотком как бы выпил устрицу. И тут же, не глядя, метнул пустую раковину в эмалированный тазик, стоящий метрах в трех, прямо на траве.

– Одна деталь! – воскликнул Блюхер.

Он налил себе рюмку водки, потом сделал все, как Кульбер: растопырил пальцы, поставил на них раковину, обильно выжал лимон – сначала в рюмку, потом в раковину, – одним глотком выпил водку, а вторым со свистом всосал устрицу. На глаза Блюхера навернулись слезы, он воскликнул: «Хааа!..» И только потом пустая раковина полетела в тазик.

Все немедленно налили водки в рюмочки и дружно повторили все, что сделал Блюхер. На общем «Хааа!..» и грохоте раковин в тазике – устрицы закончились, лед на блюде растаял, и Дада пустил плавать по озеру лодочку из половинки скорлупы фисташкового орешка. Он подул на нее, и лодка благополучно достигла противоположного берега.

Дада принялся за шашлык. Он нанизал пять шампуров, чередуя мясо с баклажанами, луком и помидорами, и подвесил их на рогатинах над мерцающими углями. Начинало темнеть. «А ведь хорошо, – думал Чанов. – Совсем по-человечески хорошо».

И шашлык получился шикарный.

– Манифик! – сказала Марго. – Раша манифик!

Дада сказал:

– Ноу раша. Кавказ.

Марго не поняла и обернулась к мужу. Кульбер пояснил:

– Кавказ – русский Алжир.

Так кончился праздничный швейцарский обед, переходящий в ужин. Марго отправилась в дом варить кофе, сытые и умиротворенные гости разбрелись по участку. Чанов оказался среди нескольких кустов нежнейших зеленовато-белых и чайных роз, распустившихся как будто вчера.

«Розовый цветок…» – подумал он и повторил вслух с расстановкой и по-немецки: – Дас ист Розенблюм…»

Как бы капля упала – блюм.

Чанов подошел и наклонился к самой высокой и самой нежной из чайных роз, понюхал… Перед ним неслышно возник Кульбер и негромко сказал:

– Это мои розы…

Чанов быстро отпрянул от цветка.

– Простите!

Кульбер рассмеялся.

– Розы мои, в смысле они предмет моих трудов и гордости. И хвастовства…

– Ну, да. А я осел. Простите… хотя бы за то, что осел. – Чанов снова нагнулся к розе, заглянул в нее. Внутри завитков сияла капля. – Роса…

Кульбер тоже нагнулся, заглянул в сердце цветка.

– Нет, – сказал он. – Не роса. Это вчерашний дождь остался… Вы знаете, я иногда пишу стихи, скорее даже, они просто приходят… по-русски или по-французски, всегда очень короткие. Сегодня утром, когда поехал за вами, задел куст у изгороди, он осыпал меня дождем. Уже в машине родилась фраза, по-русски: «Вчерашний дождь прошелестел в кустах…» По-моему, хорошо. По-французски совсем не так хорошо. Нет шелеста… но плюханье капель есть…

Чанов подтвердил:

– Il pleut…[26]

Так они шли по участку и оказались у сарая, перед которым на корточках сидел Дада и что-то рассматривал. Перед ним лежала толстая книга с обожженным кожаным переплетом, с подпаленным красным обрезом. Дада перелистывал ее, пытался читать. Он услышал шаги и поднял голову.

– Библия. Кажется, немецкая – шрифт готический. С гравюрами. Ничего, что я взял посмотреть?

– Ничего, – сказал Николай Николаевич, – только не говорите моей жене.

Нам лучше отойти отсюда. Во избежание… Это территория Марго.

Похоже, он был слегка смущен. «Нет, они не погорельцы, – подумал Чанов, – тут другое…».

Гости помогли хозяевам отнести на кухню тарелки и загрузить в посудомойную машину. Последним, чуть покачиваясь, шел Блюхер, обняв язвительно улыбавшегося Вольтера. Василий Василианович отворил плечом дверь в гостиную и протиснулся в нее с гипсовым своим другом. Чанову показалось, что они в подпитии оба – и Блюхер, и Вольтер. «Значит, я и сам в подпитии»… Все в доме было очень небольшим. Чанов заглянул в дверь гостиной и понял, почему хозяева принимали их в беседке. Войти в комнату было сложно, хотя и возможно, но усесться впятером – никак. «Где же мы сегодня ночуем? – подумал Чанов. – Точно не здесь».

Он к поездке в Швейцарию никак не готовился. Помнится, к поездке во Франкфурт-на-Майне он собирал какие-то вещи, карты, проспекты, он строил планы… «У меня даже чемодан был», – вспомнил Чанов. На этот раз у него болталась на плече кожаная сумка, похожая на офицерский планшет, разве чуть больше, в которой легко поместились электробритва и английский мужской несессер, привезенный отцом с какого-то симпозиума и провалявшийся без дела лет двадцать. Во внутреннем кармане куртки лежал бумажник – с парой тысяч долларов, с паспортом и с пластиковой банковской картой, которую ему настоятельно посоветовал захватить Блюхер. Вот, Блюхер! Он-то и был импресарио, системным администратором, навигатором и сестрой-хозяйкой всей затеи, для всех соучастников. Предполагалось, что постепенно в Швейцарии воссоединятся и остальные члены тайного общества – Асланян прилетит из Москвы, Вольф в Питере по настоянию Блюхера получил визу, деньги и обещал приехать. И Соня – обещала. Об этом Чанову Блюхер сообщил в самолете, повергнув Кузьму в ступор. Все должны были собраться под Новый год. Но Кузьма сомневался. Он с Блюхером и Дадашидзе уже в Швейцарии, а остальные – далеко, каждый сам по себе, и бог знает, о чем они думают. Особенно Соня Розенблюм…