Итак, я немного посидел у Натальи и ушел. А что я еще мог? На следующий день я сказал Денису:

— Ты бы к ней заглянул.

— Что это изменит? — ответил он.

Действительно, что?

Кстати, Ольга за эти два месяца тоже стала другой. Ушла ее назойливая бабская суетливость. Появилось достоинство, что ли. Она больше не говорила о супчиках, не опекала ежеминутно Дениса, не благоустраивала его жизнь, не закрепляла его за собой подобострастным заглядыванием в глаза. Ей это больше было не нужно. На людях она даже несколько отстранялась от Дениса, никогда не садилась рядом с ним за столом, не называла домашними ласкательными прозвищами, даже не дотрагивалась и лишь снисходительно позволяла ему приобнимать себя за плечи. Она обрела спокойствие. И уже ни у кого не повернулся бы язык назвать ее хлопотливой бессмысленной курицей. Неожиданно оказалось, что у нее женственная фигура. Бутылочность исчезла, когда она сняла свои жуткие бесформенные темно-зеленые и коричневые костюмы. Денис никогда не смотрел на нее открыто, но всегда видел, где она находится и что делает.

Виктор тоже изменился. Его маска циничного весельчака и балагура, выпивохи и рубахи-парня, которому море по колено, дала трещину. Я все чаще ловил взгляды, которые он бросал на Алену. В них было беспокойство. Правильно ли он себя ведет? Не сморозил ли глупость? Довольна ли она? Он нуждался в ее одобрительных взглядах, снисходительных кивках, улыбках, как батарея в подпитке. Алена его не баловала. Часто глядела строго. Но мне кажется, что в глубине души он ее не боялся. Просто очень хотел до нее дотянуться. Вот и старался держаться на цыпочках. Мне интересно было, сколько он продержится, когда сорвется со своих цыпочек и сорвется ли вообще. Из-за Алены и ее спокойствия я боялся этого момента, но уже не желал его.

Так вот, Наталья. Зная ее нелюбовь к домашнему хозяйству и учитывая депрессивное состояние, мы решили не нагружать ее поручениями, но она позвонила Алене и сказала, что подготовит всем маленькие сюрпризы, завернет в золотую бумагу, украсит серебряными бантами и положит каждому рядом с тарелкой, так что подарки покупать не обязательно. И вот что я думаю по этому поводу: мы так долго после Его смерти ходили по кругу, путались, ошибались, искали друг друга. Мы так много пережили. Мы заплатили за свободу, которую Он нам дал. Каждый из нас узнал другого и узнал себя. Мы ужаснулись, но выжили. А когда выжили, заново полюбили. И простили друг друга по умолчанию. И если в смерти есть хоть какой-то смысл, так, может быть, Он умер именно для этого: чтобы мы освободились, переболели, все пережили, все прошли и все нашли? Впрочем, это мои бессвязные мысли. А кто-нибудь там, наверху, поставленный над нами сторожить, присматривать и направлять, наверное, думает совсем иначе. Ведь неизвестно, сколько она стоит, эта смерть. И стоит ли вообще чего-нибудь. И нас ждут другие испытания, для которых Его смерть стала толчком. А Он будет свободно плавать в небесном тумане и наблюдать за нами. Как мы, освобожденные, суетимся внизу. Ведь Он тоже освободился, только выбрал для этого слишком радикальный способ. Он придумал себе невыносимую роль. Боялся быть настоящим. Боялся жить как все. Сам сделал из себя заключенного. Поставил в рамки и боялся вырваться из них. Ни к кому не пришел. Никого не нашел. Ему просто ничего не оставалось делать, как только умереть, чтобы вздохнуть свободно.

Еще я думаю: наверное, стоит завтра утром проводить Наталью домой. К себе приглашать не стоит, а проводить — почему бы и нет? Не такая уж она… Не такая уж она такая, какой казалась все эти годы. Просто у нее в жизни был один Денис. Как выяснилось, не лучший для нее вариант. Правда, они приказала себе не знать об этом. И почти двадцать лет валяла ваньку перед нами и перед самой собой: притворялась идеальной женой идеального мужа. Как будто совершить ошибку — это стыдно. Но ведь нельзя обманываться вечно. Вредно для здоровья. Организм начинает мстить. Организм мстил Наталье двадцать лет, делая из нее стерву и потаскуху. В этом месте своих размышлений о Наталье я неожиданно почувствовал к ней уважение. И вот почему. Есть такие неудовлетворенные тетки, которые при каждом удобном случае шпыняют и унижают своих мужиков, выставляя их в самом жалком виде. Выглядит это довольно мерзко. Но Наталья не такая. До памятного вечера в Ольгином доме она ни разу не унизила и не принизила Дениса, ни разу даже намеком не обозначила его несостоятельность. Ладно, теперь все в прошлом. Какой она будет, когда выздоровеет после брака с Денисом? Я хочу увидеть. И если… если она захочет посмотреть на это вместе со мной, что ж, в таком случае я даже брошу курить. Кстати — и как я раньше этого не замечал? — она очень хороша собой. Невысокая, худенькая, но не сохлая, а ладная, гладкая, с энергичным лицом, румяными губами и волосами цвета увядших кленовых листьев. Такие женщины долго сохраняют форму и всегда выглядят моложе своих лет. Когда она придет в себя и рядом окажется мужчина, который… Ладно, посмотрим. И… Я ведь не Денис. Я не собираюсь ни в чем ей поддакивать. Она у меня получит! Еще как получит! И я с удивлением понял, что мне уже не терпится, чтобы получила.

Я засмеялся, поднял руку и сжал кулак. Со стороны могло показаться, что я зачем-то хватаю сырой зимний воздух, но я-то знал, что это не так. Я взял Вселенную за шкирку. Она была холодной и влажной на ощупь. Но совсем не страшной. Живой, пульсирующей, меняющейся. Я потряс рукой, раскачивая Вселенную из стороны в сторону, а потом разжал кулак и отпустил ее. A-а, пусть летает как хочет! Пусть сужается, расширяется, взрывается, проливается метеоритными слезами, закручивается в спираль, падает в черные дыры, несется в тартарары, пробивает головой пространство и время, умирает, воскресает, перерождается, страдает… Пусть. Конечно, я мог бы не разжимать кулак. Я мог бы держать ее крепко-крепко. Я мог бы отнести ее домой и запереть на замок. Я мог бы заставить ее жить по моим правилам. Но я не буду этого делать. Я говорю ей: «Лети! Свободна!»

Первым делом следовало завезти холодильник. Цепочка выстраивалась такая: у младшего брата была жена, а у жены родители, чудные, между прочим, люди, раритеты. Никому ни в чем не могли отказать. У чудных людей был лишний холодильник, тоже раритет. Пузатый допотопный «ЗИЛ» с порядковым номером 007 звался, разумеется, Джеймсом Бондом и стоял в комнате, набитый консервными банками. То есть для чудных людей он, может, был и не совсем лишним, но, вы же понимаете, одно дело, когда нелишний, но второй, и совсем другое, когда вообще ни одного. К тому же они действительно никому ни в чем не могли отказать.

— Так вы правда переезжаете? — радостно спросила теща младшего брата, когда Марк позвонил по поводу холодильника. — И что, хорошая комната?

Комната, если честно, была отвратительная. Метров девять, вытянутых вдоль унылой масляной стены мышиного цвета. Комната, похожая на дистрофика: профиль есть, а фаса не наблюдается. Но ему-то какая разница? Ему главное, что он один. И с холодильником. Этот холодильник стал уже навязчивой идеей. Ему казалось, что если будет холодильник, все каким-то чудесным образом повернется и пойдет по другой колее. Без кровати можно жить. Брось на пол матрас и спи. Без стола можно. Поставь на подоконник тарелку и ешь. Вот без холодильника нельзя. Холодильник — вместилище жизненных сил. Куда поместить кусок колбасы в сорокаградусную жару? За окно, пожалуй, не вывесишь. За батарею тоже не запихнешь. Нет, без холодильника начинать новую жизнь решительно невозможно.