Прежде чем начать описание боевых действий 56 тк, которые, собственно, интересны только потому, что они стали в настоящем смысле этого слова танковым рейдом, я должен остановиться на одном обстоятельстве, которое проливает яркий свет на ту пропасть, которая существовала между мнением солдата и мнением политического руководства.

За несколько дней до начала наступления мы получили приказ ОКВ, который позже стал известен под названием «приказа о комиссарах». Суть его заключалась в том, что в нем предписывался немедленный расстрел всех попавших в плен политических комиссаров Красной Армии – носителей большевистской идеологии.

С точки зрения международного права политические комиссары вряд ли могли пользоваться привилегиями, распространяющимися на военнослужащих. Они, конечно, не были солдатами. Я вряд ли стал бы рассматривать как солдата, например, гаулейтера, приставленного ко мне в качестве политического надзирателя. Но равным образом нельзя было причислить этих комиссаров к не участвующим в бою, как, например, медицинский персонал, военных священников или корреспондентов. Напротив, не будучи солдатами, они были фанатическими борцами, а именно, борцами, деятельность которых по традиционным военным понятиям могла лишь считаться нелегальной. В их задачу входило не только осуществлять политический контроль над командирами, но и придать войне самый жестокий характер, который полностью противоречил прежнему пониманию ведения войны. Комиссары были как раз теми людьми, которые в первую очередь ввели те методы ведения войны и обращения с военнопленными, которые находились в явном противоречии с положениями Гаагской конвенции о ведении сухопутной войны.

Но какого бы мнения мы ни придерживались относительно статуса комиссаров с точки зрения международного права, их расстрел после взятия в плен в бою противоречил всяким представлениям о солдатской морали. Такой приказ, как приказ о комиссарах, по своему существу противоречил ей. Выполнение этого приказа угрожало не только чести войск, но и их моральному духу. Я был, поэтому вынужден доложить моему начальнику, что в моих войсках этот приказ не будет выполняться. Я действовал при этом с согласия командиров частей и в своем корпусе так и поступал. Впрочем, естественно, мои начальники были полностью согласны с моим мнением. Попытки отменить этот приказ привели к успеху только много позднее, когда стало ясно, что единственным результатом приказа о комиссарах было то, что комиссары самыми жестокими способами заставляли войска сражаться до последнего{36}.

В период наших очень непродолжительных приготовлений штаб корпуса находился в Инстербурге (Черняховск). Сам я с моим адъютантом обер-лейтенантом Шпехтом расположился за городом, в построенной на опушке леса вилле главного врача инстербургской больницы доктора Видвальда. Супругами Видвальд мы были приняты с тем гостеприимством и сердечием, которые вошли в Восточной Пруссии в пословицу. Стояли прекрасные дни, которые нам посчастливилось провести в этом чудесном доме с нашими любезными хозяевами.

Мне приятно вспомнить и старого лесника, в доме которого мы, спасаясь от дождя, подкреплялись после ночных учений одной из наших дивизий чашкой горячего кофе и настоящим прусским завтраком, в то время как наш хозяин рассказывал то о своих оленях и лосях, то о своей службе в армии.

Последние дни перед началом наступления мы провели в расположенном близко от границы поместье Ленкен, славившемся в Восточной Пруссии своим конным заводом. Его хозяин, фон Шпербер, был ротмистром запаса и в то время находился на фронте. Поместье Ленкен было расположено в чудесном лесу, и когда мы туда прибыли, то увидели выгон, на котором паслись чистокровные лошади. Это был уголок, полный красоты и гармонии. Его вид показался нам хорошим предзнаменованием. Как прекрасен был этот далекий уголок нашей родины, наше последнее пристанище на немецкой земле! Когда мы проезжали мимо типичного для Восточной Пруссии низкого и простого господского дома, мы увидели прелестную молодую девушку, которая усердно убирала веранду. Пестрый платок обрамлял красивое, свежее лицо. «О!.. – воскликнул один из моих спутников, – если все здесь так мило!» Он спросил молодую девушку о хозяйке дома. Его лицо приняло не очень умное выражение, когда ему с улыбкой приветливо ответили: «Я. Добро пожаловать!» Общий веселый смех. Молодая хозяйка имения недавно родила сына, и я стал его крестным отцом. Так установилась связь, которая пережила годы войны и тяжелые послевоенные годы. Молодая фон Шпербер, когда ее муж был на войне, управляла поместьем и заводом; ей пришлось потом бежать от русских. С мужем и семью детьми это «молодое существо», в котором мы тогда так ошиблись, живет сейчас в Эльтвилле на Рейне. Когда в 1953 г. я возвратился, наконец, из английского плена, она прислала мне бутылку лучшего вина, какое можно было только найти в этом известном районе, славящемся своими виноградниками. Кто знает рейнские вина, тот понимает, что это был за драгоценный напиток.

21 июня в 13.00 в штаб корпуса прибыл приказ о том, что наступление начинается на следующее утро в 03.00. Кости были брошены!

Небольшой район, который был отведен корпусу в лесу севернее Мемеля (Клайпеда), позволил мне вначале использовать для наступления на пограничные позиции противника, по данным разведки, занятые его гарнизонами, только 8 тд и 290 пд; 3 мотопехотная дивизия находилась в резерве южнее Мемеля (Клайпеда).

Сначала наши войска непосредственно на границе натолкнулись на слабое сопротивление, по-видимому, вражеского боевого охранения. Но они остановились вскоре перед укрепленным районом, который был преодолен только после того, как в полдень 8 тд прорвала вражеские позиции севернее Мемеля (Клайпеда).

Уже в этот первый день нам пришлось познакомиться с теми методами, которыми велась война с советской стороны. Один из наших разведывательных дозоров, отрезанный врагом, был потом найден нашими войсками, он был вырезан и зверски искалечен. Мой адъютант и я много ездили по районам, в которых еще могли находиться части противника, и мы решили не отдаваться живыми в руки этого противника. Позже часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, чтобы показать, что они сдаются в плен, а после того, как наши пехотинцы подходили к ним, они вновь прибегали к оружию; или раненый симулировал смерть, а потом с тыла стрелял в наших солдат.

Общее впечатление от противника было такое, что он во фронтовой полосе не был захвачен врасплох нашим наступлением, но что советское командование не рассчитывало – или еще не рассчитывало – на него и поэтому не сумело быстро подтянуть вперед имевшиеся в его распоряжении крупные силы.

Много спорили о том, носило ли развертывание сил Советской Армии оборонительный или наступательный характер. По числу сосредоточенных в западных областях Советского Союза сил и на основе сосредоточения больших масс танков как в районе Белостока, так и в районе Львова можно было вполне предполагать – во всяком случае, Гитлер так мотивировал принятие им решения о наступлении, что рано или поздно Советский Союз перейдет в наступление. С другой стороны, группировка советских сил на 22 июня не говорила в пользу намерения в ближайшее время начать наступление.