Через некоторое время мы включили телевизор и начали смотреть «Топ-модель по-американски», но через пять секунд я нажала паузу, потому что меня распирали вопросы.

— А сколько тебе осталось до диплома?

— Если этим летом я на неделю выберусь в Блумингтон, то к декабрю закончу.

— Сколько же времени ты от меня это скрываешь?

— Год.

— Мама!

— Я боялась задеть твои чувства, Хейзел.

Великолепно.

— Значит, когда ты ждала меня у колледжа или с группы поддержки, ты всякий раз…

— Да, работала или читала.

— Как здорово! Если я умру, знай, я буду шумно вздыхать в раю всякий раз, как ты попросишь кого-нибудь поделиться своими чувствами.

Папа засмеялся.

— Я буду там с тобой, детка, — заверил он меня.

Наконец мы стали смотреть «Топ-модель». Папа изо всех сил старался не умереть от скуки и путал, кто из девушек кто, часто спрашивая:

— Она нам нравится?

— Нет, нет, — отвечала мама. — Анастейшу мы не любим. Нам нравится Антония, другая блондинка.

— Да они все высокие и ужасные, — отозвался папа. — Извини, что не отличаю одну от другой. — Папа потянулся через меня и взял маму за руку.

— Слушайте, вы останетесь вместе, если я умру? — спросила я.

— Хейзел, что? Детка, — мама нащупала пульт и снова нажала паузу, — что случилось?

— Просто спрашиваю, вы останетесь вместе?

— Да, конечно. Конечно, — ответил папа. — Мы с твоей мамой любим друг друга, и если мы потеряем тебя, мы пройдем через это вместе.

— Поклянись Богом, — потребовала я.

— Клянусь Богом, — произнес папа.

Я посмотрела на маму.

— Клянусь Богом, — повторила она. — А почему ты вообще об этом волнуешься?

— Не хочу разрушить вашу жизнь.

Мама нагнулась, прижалась лицом к моим всклокоченным волосам и поцеловала в макушку. Я сказала папе:

— Я не хочу, чтобы ты превратился в жалкого спившегося безработного.

Мама улыбнулась:

— Твой папа не Питер ван Хутен, Хейзел. Уж ты-то лучше других знаешь, что можно жить и с болью.

— Ладно, — сказала я. Мама обняла меня, и я не сопротивлялась, хотя и не хотела, чтобы меня обнимали. — О'кей, нажми уже на паузу еще раз.

Я съела несколько вилок ужина — макароны в виде галстука-бабочки с соусом песто — и смогла удержать пищу внутри.

На следующее утро я проснулась в ужасе — мне приснилось, что я оказалась посредине огромного озера. Я резко села в кровати, натянув трубку ИВЛ, и почувствовала на себе мамину руку.

— Хейзел, ты что? — Сердце у меня сильно билось, но я кивнула в том смысле, что все в порядке. Мама сказала: — Тебе звонит Кейтлин.

Я показала на маску ИВЛ. Мама помогла ее отстегнуть, надела мне канюлю от Филиппа, и наконец я взяла у нее мой сотовый:

— Привет, Кейтлин.

— Я звоню узнать, как ты, — сказала она. — Как у тебя дела?

— Спасибо, — ответила я. — Дела нормально.

— Тебе страшно не повезло, дорогая. Ты пережила непомерную несправедливость.

— Да, наверное, — согласилась я. Я мало думаю о своем везенье или невезенье. Мне совершенно не хотелось говорить с Кейтлин, но она затягивала разговор.

— Слушай, а как это? — спросила она.

— Когда умирает твой бойфренд? Это паршиво.

— Нет, — уточнила Кейтлин. — Быть влюбленной?

— О-о, — выдохнула я. — Это… Мне было очень приятно общаться с таким интересным человеком. Мы были очень разными, спорили о многих вещах, но он всегда был очень интересным, понимаешь?

— Увы, нет. Парни, с которыми знакомлюсь я, чудовищно неинтересны.

— Он не был совершенством. Он не был идеальным. Он не был сказочным принцем. Временами старался походить на принца, но мне он больше нравился, когда с него слетала эта шелуха.

— У тебя есть альбом его снимков и писем?

— Несколько снимков есть, но писем он мне никогда не писал. Правда, в его блокноте отсутствует несколько страниц, там могло быть что-то для меня, но, по-моему, он их выбросил или они потерялись.

— Может, он сбросил их тебе по электронке?

— Нет, уже давно бы все пришло.

— Тогда, может, они были написаны не для тебя, — предположила Кейтлин. — Что, если… Я говорю не для того, чтобы испортить тебе настроение, но что, если он написал их кому-то другому и переслал по электронной почте…

— Ван Хутен! — закричала я.

— Ты чего? Это ты так кашляешь?

— Кейтлин, ты чудо. Ты гений! Мне пора.

Я нажала отбой, перекатилась на кровати, достала ноутбук, включила его и написала Лидевью Влигентхарт.

Лидевью!

Я считаю, что Огастус Уотерс переслал несколько страниц из записной книжки Питеру ван Хутену незадолго до своей смерти. Мне очень важно, чтобы кто-нибудь их прочел. Я, конечно, тоже хочу прочесть, но, возможно, они написаны не для меня. Тем не менее эти страницы надо найти. Обязательно надо. Вы можете мне помочь?

Ваш друг Хейзел Грейс Ланкастер.

Лидевью ответила через несколько часов.

Дорогая Хейзел!

Я не знала, что Огастус умер, и очень опечалена этой новостью. Такой харизматичный молодой человек! Мне крайне жаль, скорблю вместе с вами.

Я не говорила с Питером со дня своего увольнения, мы с вами еще тогда ходили в музей. Сейчас у нас глубокая ночь, но с утра я первым делом поеду к нему домой, найду это письмо и заставлю Питера его прочитать. Обычно утром с ним еще вполне можно разговаривать.

Ваш друг Лидевью Влигентхарт.

P.S. Захвачу с собой бойфренда на случай, если Питера придется физически удерживать.

Я гадала, почему в свои последние дни Огастус писал не мне, а ван Хутену, упирая на то, что ван Хутен будет прощен, если передаст мне сиквел. Может, страницы из записной книжки содержат лишь повтор его настойчивой просьбы? Не исключено. Свою неизлечимость Гас вложил в осуществление моей мечты; вряд ли стоит умирать ради сиквела, но это самое большее, что оставалось в его распоряжении.

Я постоянно обновляла почту, потом поспала несколько часов и в пять утра снова начала обновлять, но писем не было. Я пробовала смотреть телевизор, но мыслями то и дело возвращалась в Амстердам, представляя, как Лидевью Влигентхарт и ее бойфренд едут на велосипедах через весь город с безумной миссией — найти последнее письмо мертвого юноши. Как хорошо было бы подскакивать на багажнике позади Лидевью Влигентхарт на мощеных улицах, и чтобы ее кудрявые рыжие волосы отдувало ветром мне в лицо, а на улицах пахло бы водой из каналов и сигаретным дымом, и люди сидели бы в уличных кафе за кружкой пива, произнося «р» и «дж» так, как мне никогда не выучиться.