— Да погоди, — остановила я его. — Если будет и третий налет, он начнется через полчаса, не позже. А если они уже насовсем улетели, все равно надо подождать, пока все остынет. Сейчас камни нам подметки прожгут.

— Они же не понимают! — простонал он, прислоняясь головой к каменной стене ущелья. — Все эти годы мы заставляли их убивать наших собратьев, и теперь они решительно не понимают, почему же мы друг друга не едим!

— Это тебе тоже кай сегодня сообщил? — Иногда я забывалась и думала, что Мак-Аллистер все-таки в своем уме, ан глядь — он опять о драконах.

— Да нет. Это мне Роэлан сказал. Уже давно. Только я тогда слов не знал и не понял его. — Он зябко завернулся в плащ. — Все, битва кончилась: я их больше не слышу. Пойдем, Лара: дождь успеет все остудить.

По правде говоря, у меня не было особого желания чего-то ждать.

Всадники добрались до пещеры элимов. Утесы у входа были черны от копоти, а обломки скал, разбитые драконьими хвостами, почти завалили вход. Мак-Аллистер был прав: пока мы добирались в долину, камни остыли достаточно, чтобы до них можно было дотрагиваться. Оскальзываясь на щебне, покрытом мокрой сажей, мы перебрались через завал и спрыгнули в пещеру.

Мы прекрасно обошлись без факелов. В нескольких коридорах полыхало пламя. Осторожно обходя дымящиеся груды углей, мы прикрыли лица мокрыми плащами и пробежали через бывшую столовую и зал собраний. Искать там живых смысла не было. В дальнем конце зала мы заметили первый обугленный скелет и хором заорали, не в силах больше сдерживаться:

— Эй! Эгей! Есть кто живой?

Никто не отозвался.

Разделившись, мы обошли пещеру, поворачивая назад, когда путь нам преграждало пламя. Я нашла еще шесть трупов — все обугленные. Не то чтобы я особенно любила элимов, но ведь они приютили меня и разрешили Нариму меня выхаживать. Такого ужаса они не заслужили. Ни Нарима, ни Давина среди мертвых, кажется, не было. Я уложила обугленные трупы ровно, скрестив по элимскому обычаю руки на груди, и оставила их лежать, где нашла.

Очередной коридор оказался завален раскаленными камнями, и мне пришлось вернуться. И тут я услышала голоса и побежала к выходу, который вел к озеру огня. Сенай стоял на коленях у двух мертвых тел… Нет, один еще не был мертв. Он вцепился обугленной рукой в плащ певца, роняя последние хриплые слова в своей гнусной жизни.

— …Говорил ему… говорил… пусть оставит как есть… они ничего не вспомнят. Они всех нас убьют. Но он так не захотел. Он безумен, и все его приспешники… Ты всего не знаешь. Он называл тебя Говорящим с драконами… а сделал Приносящим смерть. — Искендар и при смерти был не менее желчен, чем в жизни. — Ты ему поверил, а он снова тебя предаст, как предал нас всех. Девочка знает, что он собирается… его замыслы… Ты всех нас погубишь… — У старика перехватило дыхание. — Спроси его, почему в честь каждого дракона назван элим. Спроси его, что он нашел в Ниен'хак. Спроси его, откуда Двенадцать узнали…

Искендар умолк.

— Какое предательство? — спросил Мак-Аллистер. — Что узнали Двенадцать? Искендар, скажите…

Старый ворон содрогнулся и вытянулся. Тот, второй, наверное, был Нура. Эти древние дурни редко отходили друг от друга больше чем на два шага.

Сенай осторожно отцепил от плаща черную клешню, бережно скрестил руки Искендара на груди и заговорил — так тихо, что я едва слышала его слова:

— Народ Единого шествует сквозь века, Народ Единого, Дети Вселенной, живущие друг для друга, вместе с зари до зари…

Это были слова поминальной службы элимов. А ведь Мак-Аллистер, должно быть, знает поминальные службы всех народов на свете. Разумеется, это полагалось петь, и вторую строфу он уже пел.

— В Долину Времени шествует мой народ, Народ Единого…

Десятки переплетающихся тонов несравненной чистоты… В голосе его была такая красота, что я почти увидела гостеприимно раскинувшуюся передо мной долину… И тут он запнулся, голос его затих, и музыка, парившая в горячем дымном воздухе, оборвалась. Он склонил голову и стиснул на груди свои кошмарные руки.

— Простите меня, простите, простите…

Я стояла смирно и ждала его, пытаясь сообразить, что же мне ему сказать. Он захочет узнать, что задумал Нарим. Может быть, наконец-то он поведет себя как подобает мужчине и сможет взглянуть в лицо правде. Верить нельзя никому. Доброта и любовь — всего лишь красивая маска на изуродованном лице.

Но когда Мак-Аллистер поднялся на ноги и увидел меня, он задал только один вопрос.

— Что это значит — Приносящий смерть?

Посмотришь на него — можно подумать, что это он сжег старого элима и теперь хочет, чтобы я определила ему наказание.

— Ничего, — отрезала я. — Просто старик впал в детство. К тому же был при смерти. После драконьего пламени ничего осмысленного сказать невозможно.

Мои слова повисли в воздухе. Мак-Аллистер глядел на меня, не мигая, так что мне пришлось повернуться и двинуться прочь.

— Пошли, — бросила я, не оборачиваясь. — Надо найти где переночевать. Я тебе расскажу про Искендара. И почему он ненавидел Нарима. И чего он хотел. А ты мне за это объяснишь, что такого тебе сказал кай.

Он пошел за мной, как на веревочке. Ну разве можно быть таким простаком?

Мы нашли среди руин только пятнадцать трупов. Конечно, нельзя сказать, сколько элимов сгорели без остатка, но следы на берегу озера поведали нам, что многие — возможно, почти все, — спаслись. Нарим уцелел, я была в этом уверена.

Мы устроились на ночь в укромной пещерке на берегу озера. К воде спускался песчаный откос. Мак-Аллистер молча рухнул на песок и уснул прежде, чем я успела открыть сумку. Я развела огонь, сварила ячменную похлебку и села, прислонясь к скале, чтобы подумать, что же такое я делаю-то. Ох, помоги мне Ванир, укротитель огня…

Сверкающее солнце ударило мне в лицо и заставило проснуться. Спина немилосердно ныла. Я так и уснула сидя, и в лужице пролитой нетронутой похлебки пировали мухи. Мак-Аллистер умывался, склонясь над водой. Я решила притвориться, что сплю, и притворяться хоть день напролет, только пусть сенай устанет ждать и сам задаст все больные вопросы. Не желаю общаться с безумцем, уверенным, что говорит с драконами.

Из-под прикрытых век я наблюдала, как он стягивает рубаху и полощет ее в озере, а потом выжимает и раскладывает сушиться на нагретой солнцем скале. За все время, которое он прожил у меня в хижине, и даже позапрошлой ночью, когда мы оставили его на растерзание волкам, я толком не видела его спины. Глянув на работу моих братьев по Клану, я искренне порадовалась, что вчера вечером меня сморил сон, и я не успела поесть. Мак-Аллистер отошел от воды, вытер волосы краем плаща и улегся на песок. Спиной кверху.

Только час спустя, когда он надел подсохшую рубашку и стал ворошить костер, я позволила себе открыть глаза. Я чувствовала себя замаранной и опозоренной. Но для человека из Клана, мужчины или женщины, долг за спасенную жизнь стоит превыше всего. Превыше разума и достоинства. Выбора у меня не было.