я вижу в дальнем конце конюшни царапины, оставленные чем-то, что тащили по устланному соломой полу. Следы волочения ведут к последнему стойлу.

Я отпираю дверь в пустую кабинку и свечу фонариком внутрь. Что-то отразило свет: пара очков, лежащих на постельном белье. Но не из-за очков у меня перехватывает дыхание. А то, что лежит рядом с этими очками: рука, со скрюченными, словно когти, пальцами.

Мой луч следует от кисти к руке, к плечу. К лицу. Я слишком ошеломлена, чтобы двигаться, дышать, когда смотрю на мертвого мужчину, лежащего внутри кабинки, человека, чье лицо я видела вечером. Человека, который носил эти очки, которые упали или были отброшены ногой во время смертельной схватки. Я смотрю на его высунутый язык, замечаю точечные кровоизлияния в его глазах и понимаю, как он умер. Я присаживаюсь рядом с ним на корточки и направляю луч фонарика ему на шею. На синяк, оставленный веревкой, которая была обмотана вокруг его горла. Это была работа профессионала.

Кто ты? Почему Хардвик хотел твоей смерти?

Я слышу снаружи мужские голоса, они приближаются.

Я вскакиваю на ноги, выбираюсь из кабинки мертвеца и снова запираю ее на задвижку. Я лихорадочно оглядываюсь в поисках укрытия.

Голоса звучат громче. Мужчины вот-вот войдут в строение через единственный вход, и он же единственный выход оттуда.

Я распахиваю дверь соседней кабинки, бросаюсь внутрь и снова закрываю дверь на задвижку. Я здесь не одна; прямо рядом со мной стоит лошадь, напуганная моим вторжением. Она лягает стойло и жалобно ржет.

В конюшне загорается свет.

Я не могу сейчас выйти из кабинки. Я заперта здесь с обеспокоенной лошадью, которая сейчас топает и фыркает. Я приседаю в углу, стараясь казаться как можно меньше.

Мужчины подходят ближе, и я узнаю голоса Кита и Виктора.

— Что это его так встревожило? — спрашивает Виктор.

— Что еще? Он, наверное, чувствует его запах.

Теперь говорит третий голос, голос, который заставляет меня еще глубже забиться в свой угол. — Просто уберите его отсюда к чертовой матери, — приказывает Хардвик.

Я слышу скрип колес. Они привезли с собой тележку, чтобы перевезти тело. Как и я, они ждали, пока в доме не воцарится тишина и не останется свидетелей, никто не увидит, что они собираются делать.

Лошадь снова фыркает, пинает стену с такой силой, что я забиваюсь в угол, пытаясь избежать удара одним из этих копыт. Я слышу скрип открывающейся двери в последнюю кабинку. Они так близко, что я слышу, как Виктор и Кит кряхтят, поднимая тело и укладывая его в тележку.

— Очки, — рычит Хардвик. — Возьми его очки.

Тяжелое дыхание. Звук шаркающих по соломе ботинок.

Лошадь снова лягается. Его ржание такое громкое, что похоже на крик.

— Что с тобой не так, а? — спрашивает Виктор. Я поднимаю взгляд, когда чья-то рука тянется к двери стойла, чтобы погладить лошадь. Все, что нужно сделать мужчине, это посмотреть вниз, и он увидит меня.

— Эти зубы могут прокусить прямо до кости, — говорит Хардвик. — Держись от него подальше.

Рука Виктора исчезает. — Почему ты его держишь?

— Меня он не кусает, — смеется Хардвик. — Он знает, что с ним потом произойдет.

Когда тележка со скрипом отъезжает, я остаюсь, съежившись, в углу стойла. Я слышу, как снаружи заводятся две машины, затем шины шуршат по гравию, и рычание автомобильных двигателей затихает. Сейчас самое время выскользнуть, но свет в конюшне все еще горит. Они просто забыли его выключить или планируют вернуться?

Я начинаю подниматься на ноги. Замри.

Кто-то насвистывает мелодию. Это Хардвик. Почему он остался здесь? Почему он не покинул здание? Он должен знать. Каким-то образом он знает, что что-то не так.

Свист приближается ко мне. Мелодия — “Шотландия храбрая”, такая мелодичная, такая жизнерадостная. Так страшно. Он приближается все ближе и ближе, мои мышцы напрягаются, ноги готовы броситься в смертельный бой, я против Хардвика. Мое нападение должно быть стремительным. Удар в горло, тычок в глазницу. Моя рука уже сжимается в кулак.

Свист прекращается.

Я слышу хлопок его ладони по лошадиному телу и ответное ржание. — Вот, хорошая девочка, — говорит он. Он остановился у одного из стойл, чтобы погладить свою лошадь. Он такой великодушный хозяин, раздающий любовь так же небрежно, как раздает смерть.

Свист возобновляется, но на этот раз он затихает. Когда “Храбрая Шотландия” удаляется, я прерывисто выдыхаю. Свет в конюшне гаснет. Шаги хрустят по гравию.

В темноте я жду достаточно долго, пока Хардвик отойдет подальше от конюшни, достаточно долго, чтобы он смог вернуться в дом. Даже тогда я не уверена, что выходить безопасно, но я не могу оставаться здесь всю ночь. Скоро кухонный персонал проснется и будет готовить завтрак; мне нужно вернуться в свою комнату до того, как кто-нибудь узнает, что меня не было дома.

Мое сердце бешено колотится в груди, когда я выскальзываю из стойла и выхожу из конюшни. Снаружи я вижу пустые места во дворе, где были припаркованы две машины, одна из которых, без сомнения, принадлежала покойнику. Утром его исчезновение будет легко объяснить домашней прислуге. Ему позвонили, и ему пришлось уехать посреди ночи. Одним гостем на ужин стало меньше.

Я крадусь обратно под прикрытием деревьев. Ночь выдалась прохладной, но я вспотела и вся дрожу. Где-то утилизируют машину с мертвым телом, в то время как наверху Филипп Хардвик безмятежно спит в своей постели. Через несколько часов небо озарит рассвет, и Мэннинг-Хаус проснется. Будет подан завтрак, и гости смогут выйти на улицу, чтобы прогуляться по садам или пострелять в глиняных голубей. Я присоединюсь к ним, потому что это то, чего все от меня ждут. Это будет прекрасный день.

Совершенно замечательный день.

__________________________________

Глава 21

— Он был одним из наших — говорит Диана.

Мы больше не можем рисковать тем, что нас увидят вместе на публике, поэтому мы находимся в безопасном месте, предназначенном для встреч, подобных этой, проводимых вне поля зрения и недоступных для наблюдения противника. Просто чтобы добраться сюда, мне пришлось применить множество маневров уклонения: вернуться на метро, затем зигзагами пройти пешком по лабиринту улиц, мимо магазинов, торгующих кухонной посудой, электроникой и сигаретами, чтобы убедиться, что за мной не следят. В Британском музее больше не будет разговоров.

Я стою у окна, глядя на оживленную улицу внизу. В полдень это выглядит как обычный будний день, когда люди выходят на улицу, ходят по магазинам или ищут местечко, где можно пообедать. Но из нашего звуконепроницаемого пузыря комнаты я вижу беззащитных людей, не подозревающих