– Да к вашему запасу уже мыши подбираются, – усмехнулся Творогов, услышав в углу подвала недовольный писк. – Впрочем, мы сюда не за этим пришли…

Бахчинян с задумчивым видом прохаживался вдоль задней стены подвала, обитой ровно оструганными досками.

– Слышь, Никитич! – обратился он к напарнику. – Мне кажется, или за этой стеночкой что-то тикает?

– Может, у нее там взрывное устройство заложено? – заволновался Творогов.

– Ничего там не тикает! – всполошилась хозяйка, и глаза ее предательски забегали.

– А вот мы сейчас проверим… – Бахчинян подцепил крайнюю доску ножом и отделил ее от стены. За ней оказалась глубокая ниша.

– Вот это что тикает! – проговорил Бахчинян, нырнув в нишу. – Это, Никитич, не взрывное устройство! Это гораздо лучше! Зинаида Федоровна, часики эти вы тоже на улице нашли?

Он вытащил на свет бронзовые каминные часы в форме слона с резной башенкой на спине. Из окна башенки выглядывал китаец с фарфоровым улыбающимся личиком.

– Часы бронзовые каминные, в виде слона с погонщиком, – по памяти процитировал Бахчинян, – похищены из квартиры директора компании «Ориент-экспресс» Лютикова…

– Ничего не знаю! – заверещала Хомякова. – Какая такая компания? Какая такая квартира?

– А это у нас что? – Бахчинян поставил на пол часы, снова залез в нишу и достал оттуда большую вазу, выточенную из цельного зеленого камня. – Никак это малахитовая настольная ваза восемнадцатого века из коллекции телеведущего Самоцветова… тоже находится в перечне ценностей, похищенных из обворованных квартир… и тут такого добра еще очень много!

Ашот приблизился к хозяйке, которая стояла посреди подвала, сцепив руки на груди.

– Очень глупо краденые вещи у себя дома держать, так что, гражданка Хомякова, пора колоться! Назовите имена своих сообщников, расскажите подробности преступлений. Суд, возможно, учтет ваше добровольное признание.

– Да, знаю я, как он учтет! – проворчала Хомякова. – Одни разговоры! Знать ничего не знаю, ведать не ведаю… самогон – это я признаю, гоню, исключительно для собственного потребления и вместо лекарства. Ну, иногда, случается, продаю немного, поскольку на пенсию не прожить. Люди у меня просят, а у меня сердце доброе, отказать не могу. Те, кто ко мне за этим самогоном приходят, если у кого нет денег, иногда вещами расплачиваются…

– Ага, и все почему-то крадеными! – сурово произнес Творогов.

Бахчинян тем временем с удивлением уставился на самогонный аппарат.

В самом его центре был укреплен красиво изогнутый золотистый предмет, расширяющийся к нижнему концу.

– А это что такое? – Ашот ухватился за золотистую трубку.

– Известно что – змеевик! – со знанием дела ответил участковый Степаныч. – Самая главная часть в любом самогонном аппарате!

– Змеевик?! – повторил Ашот и выдернул трубку из аппарата.

– Ты что же такое делаешь? – вскрикнула Хомякова. – Ты зачем же, ирод, аппарат ломаешь? Я же без него как без рук! Мне же без него по миру пойти придется! Он же мой кормилец!

– Точнее, поилец, – поправил ее Бахчинян и повернулся к напарнику. – Ты знаешь, Никитич, что это такое?

– Инструмент какой-то… – неуверенно проговорил Творогов, разглядывая предмет, который бережно держал Ашот.

– Это, Никитич, не просто инструмент! – поправил его напарник. – Это, Никитич, золотой саксофон выдающегося джазового музыканта Левона Кесаряна! Квартиру Левона тоже ограбили, и больше всего он расстраивался из-за этого саксофона…

– Что – правда золотой? – с интересом спросил Творогов.

– Ну вообще-то позолоченный, – уточнил Ашот, – но не в том дело! Этот саксофон подарил Левону во время его гастролей по Америке великий саксофонист Чарли Паркер. Так ему понравилось выступление Левона, что он отдал ему свой любимый саксофон, вроде как эстафету передал. Так что ты представляешь, Никитич, как Левон дорожил этим инструментом и как он расстраивался из-за его пропажи. Все концерты отменил, гастроли в Германии…

Он повернулся к Хомяковой и неожиданно грозным голосом воскликнул:

– И такой инструмент ты, старая карга, в свой поганый самогонный аппарат засунула? Да я из тебя за это хазани-хоровац сделаю!

С этими словами он двинулся на хозяйку, страшно вращая темными выпуклыми глазами.

Неожиданная вспышка смуглого полицейского очень испугала Зинаиду, но еще больше ее испугало незнакомое слово, которое он употребил.

Увидев страх в ее глазах, Творогов решил подыграть напарнику и вполголоса сказал, обращаясь к хозяйке:

– Ну, доигрались вы, гражданка Хомякова! Когда он такой делается, я его сам боюсь! Он за того музыканта очень на вас рассердился, как бы и правда хазани-хоровац не сделал!

– Ой! – Зинаида побледнела. – Не надо! Я скажу, я все скажу, только уберите от меня этого зверя!

– Ладно, попробую! – Творогов подмигнул Ашоту, и тот, переведя дыхание, ушел в дальний угол подвала.

– Ну, говорите, раз уж обещали! – повернулся Творогов к Хомяковой.

– Это все Гришенька! – начала та дрожащим, испуганным голосом. – Племянник мой…

– Так, теперь, пожалуйста, подробно и со всеми деталями! – потребовал Творогов. – И давайте уж вернемся обратно в комнату, а то в подполе протокол допроса не очень удобно составлять!

Все четверо поднялись по лестнице в комнату. По дороге участковый придержал Творогова за локоть и спросил, опасливо косясь на Ашота Бахчиняна:

– А что, он, напарник твой, правда может это самое сделать… ну, как его?

– Хазани-хоровац? – усмехнулся Творогов. – Может, запросто! Я сам несколько раз видел, как он его делает!

– А что же это такое?

– Блюдо армянское, баранина с овощами и пряностями, тушенная в горшочке. Очень вкусно, между прочим.

Зинаида Федоровна уселась около стола, пригорюнилась и приступила к рассказу.

Начала она издалека.

Сама она родилась и выросла в маленьком городке на Урале, там же провела зрелые годы. Однако личная жизнь у нее не сложилась, муж попался пьющий, зарабатывал мало, тащил все, что можно, из дома, а потом по пьяному делу попал под поезд на железнодорожном переезде.

Зинаида Федоровна недолго его оплакивала: покойник был мало того что пьяница, к тому же очень невоздержан на руку, проще говоря – колотил жену по любому поводу и вовсе без повода. Так что после его смерти Зинаида, честно говоря, вздохнула с облегчением.

А тут как раз ей написала Евдокия, двоюродная сестра из Петербурга, позвала к себе жить.

Сестра имела в Питере собственный дом, так что с жильем проблем не возникло бы.

Зинаида Федоровна, недолго раздумывая, продала свою комнату и отправилась на новое место жительства. Она слышала, будто в Питере лучше с работой, чем в провинции, и подумала, что при наличии бесплатного жилья она заживет как у Христа за пазухой.