церемоний схватили его за руки и растянули в стороны. Что-то жёсткое, колючее обвило предплечья, затянулось до боли. Акрион скосил глаза. Обнаружил, что запястья привязаны к кольцам, вмурованным в стену – и как раньше не заметил этих колец? Меней пинком откинул попавшийся под ноги мешок, сморкнулся на пол.

– Ох и вкатили нам из-за тебя, – сказал он чуть шепеляво. – Ох и задали. Ну и я тебе щас задам.

Он снова двинул Акриона в живот – дважды, так, что напрочь отшибло дыхание. Лягнул коленом в бедро, сперва в правое, потом в левое. Ноги подломились, Акрион повис на кольцах, давясь и хрипя. Меней отступил для замаха, примерился.

– Идёт! – испуганно шепнул Евтид. – Будет тебе!

Меней отпрыгнул к стене, споткнулся о мешок и повалился на пол. Евтид и Полидор застыли с факелами в руках по обе стороны от Акриона. Тот, наконец сумев вдохнуть, поднял взгляд к двери.

На пороге стояла царица Семела в чёрном пеплосе с узором по краю. В руке её горела лампа. Семела осмотрела каморку, задержала взгляд на Менее, который к её появлению успел встать и вытянуться столбом, прижав кулаки к бокам.

Ступая неторопливо и грациозно, царица подошла к Акриону. Поднесла огонь, всмотрелась в лицо.

– Все вон, – сказала негромко.

Стражники, отдавливая друг другу ноги и толкаясь, выбрались из каморки. Евтид, шедший последним, аккуратно затворил дверь.

Семела молча стояла напротив привязанного Акриона. Мгновения текли безвозвратно, и каждое было долгим, как вечность.

Спустя дюжину вечностей Акрион решился.

– Радуйся, мать, – сказал он неверным голосом.

Её черты не дрогнули. Густые брови, соединённые над переносицей полоской сурьмы, остались неподвижны. Рука, от пясти до локтя обвитая ажурными браслетами египетской работы, держала лампу крепко и бестрепетно.

– Узнаёшь? – спросил Акрион. Облизнул сухие губы. – Я твой сын. Ты отлучила меня от семьи, когда отец разгневался. А три дня назад заставила его зарезать. Колдовством заставила.

Семела вздёрнула подбородок. По-прежнему ничего не отвечая, глядела ему в глаза. Горящее масло трещало на кончике фитиля. Акрион издал невесёлый смешок:

– Видишь – всё помню. Всё знаю. Меня тоже убьёшь теперь?

Качнулись серьги – золотые ящерки с острыми хвостами. Царица отступила, поискала, куда пристроить лампу. Поставила на мешок. Присела рядом, устало сутулясь, глядя в пол.

– Жаль, что так вышло, – сказала она хрипловато, негромко. – Никогда не желала тебе смерти. Хоть и ты и плоть от плоти Ликандра.

Акрион снова начал чувствовать ноги. Сплюнул едкую слюну, помотал головой, откидывая упавшие на лоб волосы. Жаль? Мать сказала – ей жаль?

– Хотела всё устроить по-тихому, – Семела подняла ладонь, словно взвешивая незримый плод, и бессильно уронила руку. – Заколол бы эту сволочь, не зная, что делаешь. А потом продолжил бы жить в неведении и безвестности. И в безопасности. Ну какая мать желает зла своему ребёнку?

Что-то шевельнулось близ сердца. Точно в груди улёгся дикий зверь и дёрнул лапами, засыпая.

Семела вздохнула. Очень печально и просто, окончательно утратив царственность. Пробежала пальцами по завитым локонам, уложенным в высокую причёску.

– Но ты всё вспомнил. Ожесточился. Не спорь, это так. И сегодня шёл ко мне с оружием. Неужели ты хотел убить свою мать? Вот, посмотри.

Она указала на живот.

– Здесь ты рос и толкался пятками.

Обвела ногтем грудь.

– Здесь спал, когда родился. Пил моё молоко.

Коснулась виска.

– А здесь были все мысли о тебе, крохе. И так ты рос...

Зверь под сердцем затих.

«Она меня любила, – подумал Акрион. – Возможно ли, что любит и теперь? Сыновний долг – почитать родителей. И прощать им. Наверное, прощать всё на свете. Кадмил сказал, она виновна. Но разве отец виновен не меньше? Разве сам я виновен не меньше? Разве…»

Словно копьё, от виска до виска голову пронзили воспоминания. Она была чудесной матерью. Самой лучшей. С утра, когда просыпался в кроватке, первым делом думал о ней, и становился счастлив. Днём она находила дела для них вместе, тысячи счастливых дел. Вечером Акрион засыпал под материнский напев, а ночью видел добрые сны про неё. Никогда не был больше таким счастливым. Прекрасное время, лучшее время в жизни.

Время, которое, может быть, ещё не поздно вернуть.

Акрион скрипнул зубами.

– Не помню, как был младенцем, – выдавил он. – Помню зато многое другое. Как ты меня обнимала, играла со мной. Как сидела у ложа три ночи кряду, пока болел. Как виноград впервые дала…

Он понимал, что говорит не то, но не знал, что ещё сказать. Семела глядела в пламя лампы, и неясно было – слышит ли Акриона. В глазах, тёмных, как ночное море, плясал отражённый огонь.

– Давай… – он собрался с духом, – давай будем вместе. Одной семьёй, как раньше. Ты, и я, и Эвника с Фименией. Фимения ведь жива. Тебе сказали?..

«Мы же родные, идём поскорей мириться.

Лучше нам навсегда позабыть о ссоре», – откликнулось эхо старой песенки.

«А как же твоя другая семья? – спросил какой-то голос, едва отзвучало эхо. – Киликий и Федра? Как быть с ними? А воля Аполлона? Забыл?»

Семела пошевелилась, моргнула. Выпрямила спину, оправила волосы. Пеплос зашуршал, перетекая складками.

– Вместе, – повторила она в тон Акриону. – Но без твоего отца, да?

– Отец мёртв, – сказал Акрион растерянно, не понимая, к чему она клонит.

– Он заслужил тысячу смертей! – Семела поднялась на ноги. Голос менялся, становился холодней с каждым словом. – Он был зверем, мучителем, живодёром! И ты теперь намерен занять его место? Возглавить наш дом?

Зверь в груди шевельнулся, потревоженный.

– Я его наследник, – в замешательстве сказал Акрион. – Но речь не о том. Просто хочу...

– Знаю я, чего ты хочешь, – проговорила Семела. Голос был ледяным, как воды Ахерона. – Наследник! Мечтаешь сесть на трон. Ты такой же, как Ликандр. И похож на него, как две капли воды. Ядовитой воды. Гнилой! Проклятой!

Последние слова превратились в крик. Царица взмахнула рукой, нелепо, бесцельно. Едва не задела огонь лампы, отозвавшийся на дуновение воздуха фырчащим сполохом.

«Да она не в себе», – мелькнуло в голове Акриона.

Под сердцем ворочалось что-то большое. Больше самого сердца, больше груди.

–