Василий где-то лежал, снятый с кольев. Боль не ушла, но стала явно слабее. А сверху, куда оказался устремлен взор маньяка, на него смотрели одни святые. Их было так много и с такими проникновенными взглядами, что убийце и монстру хотелось отвести взгляд, но Черноморов не мог пошевелиться. Слабость парализовала его. Мужчине предстояло много недель провести обездвиженным наедине с этими святыми.

И он бесконечно плакал горькими слезами, тысячи раз раскаивался в содеянном и миллион раз – в еще не совершенном, но молил только об одном – о спасении. Боль в теле то стихала, то разгоралась с новой силой. Сознание неоднократно агонизировало, пока организм не пошел на поправку, и, наконец, спаситель позволил увидеть себя. Взгляд Василия прояснился и различил среди множества святых, оказавшихся храмовой иконописью, живого человека. Старичка с седой бородой, в очках с металлической оправой. Но его взгляд оказался еще проникновенней, чем у древних икон, а Черноморов в тот же момент обнаружил, что не может влиять на его разум. Он не видел его и не ощущал.

– Я отец. Святой отец. Петр.

– Спасибо, отец! Я, как встану на ноги, сразу уйду, – прошептал Василий слабым голосом. Он уже не мог находиться под всепрощающими взглядами икон. Они терзали его душу, и при любой возможности мужчина отворачивал голову.

– А зачем тебе куда-то идти? Чем здесь плохо?

– Не может же чистое зло жить среди святых?

– Может, если искупило свой грех! Да и избавить тебя от агрессии я могу.

– Но как? – измученно произнес маньяк.

– Гипноз, – как-то буднично произнес старичок. А ведь он никакой не святой отец! Тогда кто? Ученый? Вот ученым он может быть… Но почему ученый не может быть святым отцом? И Черноморов согласился, в обмен на одну детскую душу в год, что, видимо, старичка вполне удовлетворило…

– Ты бы убил меня, если бы смог, – это было скорее утверждение, чем вопрос. Петр Васильевич Кизляк – так звали ученого – сидел рядом со все еще больным Василием и аккуратно промывал его раны.

– Конечно, – как-то буднично согласился Черноморов, словно они говорили не о чьей-то жизни, а о приготовлении пищи. – Мне нельзя оставлять свидетелей, даже сейчас, когда людей так мало. А ты наблюдал за мной через оптику тогда, и знаешь, что я сделал.

– Знаю, – согласился Петр Васильевич, его очки ярко сверкнули в свете свечей. – Но, думаю, мы поладим.

– Трудно сказать, – Василий пожал бы плечами, если бы были силы. Он не верил, что Кизляк сможет укротить его неуемную жажду убийства ни в чем не повинных детей. Потому что в мозгу бывшего учителя давно наступил хаос, и он не верил в невиновность детей. А жажда только усиливалась. Пока он тихо лежал и исцелялся, желание убивать возрастало. Как только появится возможность, Черноморов осуществит его. Теперь это может быть необязательно ребенок. Сумасшествие ведь – как наркотик, чем больше убиваешь, тем насыщеннее и ярче чувство, и все время хочется еще, и еще, и еще… А без убийств начинается ломка и депрессия.

– Мне не важно, через что ты прошел, что натворил и насколько серьезны твои преступления. Главное для меня – это твоя сила воли – вот так, несмотря ни на что, всегда выполнять задуманное. Она-то для моих целей и пригодится.

– Не думаю, отец. Я бы на вашем месте бежал без оглядки. Зверь, в которого меня превратили дети, скоро проснется, и тогда…

– И тогда мы усмирим его, – продолжил Петр Васильевич.

– Не уверен…

– Посмотрим. В любом случае, у тебя будет шанс убить меня. Если у меня ничего не получится, ты сделаешь это. Но я уверен в обратном, – старик надолго замолчал, занимаясь телом Василия. Но тот настолько привык к боли, что уже не чувствовал ее. Ярость и жажда убийства – вот что его заботило. Они не проходили.

Но Кизляк не унимался. Он продолжал лечить его, и в какой-то момент загипнотизировал. Долгими днями и ночами он вводил Черноморова в транс и что-то кропотливо правил в сознании Василия, но тому запоминались лишь единичные случаи…

– Ты слышишь, как ветер разносит чужие души?

– Да, отец.

– Ты чуешь запах тлена, что вместо положенного ему подземелья над землей стоит?

– Да, отец.

– Ты слышишь неутихающие крики женщин и детей?

– Да, отец.

– Ты хочешь все вернуть и забыть День Великой Чистки, как мрачный сон?

– Да, отец!

– Ты – лекарь нового мира.

– Я – лекарь нового мира.

– Ты – защитник Homo sapiens.

– Я – защитник Homo sapiens.

– Ты – искатель юных душ.

– Я – искатель юных душ.

– Чистых душ, не зараженных чумой двадцать первого века…

– Чистых душ, не зараженных чумой двадцать первого века.

– Ты – чистильщик пустошей.

– Я – чистильщик пустошей.

– Ты отыщешь выживших и казнишь всех старше восемнадцати за их вину перед потомками, а также юродивых, обезображенных и пострадавших от радиации: на них проказа, и бог пометил их. И соберешь всех детей, не подверженных болезни. Чистых и здоровых. И с их помощью мы создадим новый мир, новый порядок, новых людей. Поклянись служить храму Новой Жизни!

– Клянусь! Во славу великого Атома Стронция, показавшего несостоятельность жизни прошлого, во имя Изотопа Урана, который забрал неспособных жить и продолжает еще забирать. Клянусь! Я отыщу всех…

– Тогда приступим!

А потом они вместе создали маленькое предприятие по выращиванию послушных и рьяных бойцов на заказ. Черноморов ломал волю детей и пугал до безумия, а Кизляк гипнозом ставил блокировку, чтобы жертвы не утрачивали этого ужасного знания, и будущий боец всю жизнь боялся Черноморова – даже на огромном от него расстоянии и вдали от его пугающего влияния. Так они вместе и оставляли частичку маньяка с ребенком, чтобы тот никогда не посмел восстать. Иными словами, делали вложение в будущее. Ведь у покупателей солдат не должно быть претензий к продавцам, а когда человек всю жизнь боится чего-то, он останется на том месте, куда его определили, навсегда.

Потом они вместе заключили соглашения на поставку послушных молодых воинов с нефтяниками из Ярославля, с бандой научников какого-то бункера из-под Твери и с одной тайной группой из Москвы, которая от конфиденциальности и секретности, похоже, ловила кайф и в Москву никого не пускала. Зато им всем оказались нужны рабочие, никогда и ни о чем не спрашивающие.

Предприятие успешно работало уже несколько лет. Нефтяники давали бензин и керосин для транспорта и дизель-генератора, Москва – оружие и патроны, а научники – необходимые Кизляку приборы и реактивы, нужные вещества и комплектующие. А отец Петр, в свою очередь, что-то всегда испытывал на детях. То, что, по его мнению, должно их когда-нибудь изменить, сделать более покладистыми в обучении и более сильными бойцами. Черноморов даже не задавался вопросом, что происходит в его храме. Но иной раз оттуда выносили трупы… Конечно, бывшему учителю было по барабану, но эго, оставшееся от маньяка, всегда жутко вопило при этом: а какого хрена ему можно убивать, а Василию нельзя?