А потом, когда некогда здоровый и в прошлом могучий организм спохватывается, — бывает поздно! В каждом органе тихо и незаметно отвоевал плацдарм, закрепился враг, которого так просто уже не изгнать и который совместными, скоординированными усилиями обрекает организм на мучительную смерть!

А почему? Потому что никто организму об агрессии вовремя не сказал, никто не предупредил, войну не на жизнь, а на смерть не объявил и на борьбу не мобилизовал!

Похоже?..

К сожалению!..

Тем и страшен рак — что пока не болит!

Тем и страшна новая тактика мировой войны — что пока никого не беспокоит!

Такое на войне бывает. И бывает довольно часто. Раньше и теперь тоже. Солдат, особенно солдат на войне, живет в изоляции от мирных жителей, по крайней мере тех, которые относятся к нему благосклонно. Потому как свои страны солдат завоевывает редко, чаще — чужие, население которых воспринимают его негативно, как врага и захватчика. Которым он, по сути, и является.

А солдат, между прочим, мужик. Между прочим, молодой, крепкий, здоровый и даже иногда симпатичный. Других — больных, хлипких, кривобоких и неказистых в армию не берут. А молодой, здоровый, крепкий мужик хочет иметь бабу — ну, то есть женщину. Потому что этого требует его организм. Особенно если он растущий. Ну и где ему взять бабу в районе боевых действий?..

Во время серьезных войн этот вопрос разрешается сам собой, не успев даже как следует вызреть, — потому что на серьезных войнах солдаты передовых частей долго не живут — обычно до первого-второго боя. После чего им становится не до женщин, так как они либо ложатся в землю, либо отправляются в госпитали, получив тяжелые, несовместимые с гулянками, ранения. И это не только у нас, это хоть где, — к примеру, взводный американской морской пехоты на вьетнамской войне жил во время боя в среднем шестнадцать минут. Какие уж тут леди?..

Но беда в том, что бои идут не всегда, что случаются между ними перерывчики. И тогда, кроме главного инстинкта — самосохранения, начинают потихоньку просыпаться и другие инстинкты.

Ладно, если мудрые командиры обеспечили передовые части передвижным борделем, где не покладая рук и всего прочего трудятся дамы первой древнейшей профессии в полевом их варианте, героически пропуская через себя целые армии! А если таковых нет?

Тогда не менее, а может быть, более мудрые командиры посылают на фронт санитарок, телефонисток, зенитчиц, прачек и прочий женский личный состав, который все то же самое делает бесплатно, за свой страх и риск, причем без отрыва от исполнения прочих воинских обязанностей, не требуя за это никаких благодарностей!

Но это когда идет большая война. А когда не очень большая? Или совсем маленькая? Тогда солдатам приходится решать этот вопрос самостоятельно.

А как он его может решить?

Только сторговавшись с местным населением.

Или не сторговываясь… Потому что психология солдата такова, что торговаться он не любит. Он ведь не купец — он воин! Да и некогда ему: сегодня он здесь — завтра там. Сегодня он жив, а завтра — его уже нет! Что он прекрасно осознает, так как каждый день видит смерть и понимает, что все то, что он хочет успеть получить в этой жизни, он должен получить теперь.

Все понятно?..

Там, где стоял откомандированный для несения службы взвод Сашки Мохова, с «этим делом» было плохо — местные торговцы «это дело» солдатам предложить не могли. Равно как водку и сигареты. Потому что там, где они встали лагерем, торговцев не было.

Сашкин взвод бросили на охрану блокпоста, который никому на дух не нужен был, потому что стоял на дороге, которая ничего ни с чем не соединяла. Жители ближайшего аула по дороге не ходили, обходясь горными тропами, которые доводили их до места короче и быстрее. Дорогу пробили при советской власти, чтобы по ней мог ездить разбитый «зилок», раз в неделю подвозивший продукты и товары первой необходимости в местный сельмаг, школьный автобус, свозивший учеников в школу в райцентр, и кинопередвижка с новыми, десятилетней давности, фильмами. Когда началась война, возить стало нечего, некому и не на чем. Своего транспорта у жителей аула не было, по крайней мере колесного, им вполне хватало гужевого.

Зарывшийся в землю по каски, схоронившийся за баррикадами из камней и мешков с песком взвод изнывал от безделья. Войска, которые не воюют, быстро начинают скучать, вроде того кота, которому делать нечего. Но кот, тот хотя бы сам свои проблемы решает, а эти — нет…

Бойцы довольно быстро излазили окрестности, проведя рекогносцировку на местности и выведав, где чего пасется и растет, что плохо и без охраны лежит и что здесь имеется из того, что может заинтересовать вырвавшегося из части в командировку солдата.

— Я там девку видел, классную девку, смазливую, — делились они друг с другом. — Буфера — во, и сзади тоже все в порядке…

Других, в этой деревне, симпатичных девиц видно не было — одни только старухи. Может, они и были, но прятались по домам, не показываясь на улицу. А эта — показывалась, эта каждый день ходила за водой на речку.

В армии есть две популярные и неисчерпаемые темы, возле которых вертятся разговоры личного состава, — дембель и бабы. До дембеля было еще далеко, а баба рядом, была под самым боком…

— Вон она, вон, гляди!

Чеченка быстро, почти бегом, спускалась вниз по склону, по крутой и извилистой тропинке. На плече у нее недвижимо стоял большой кувшин, который она грациозно придерживала правой рукой.

Счастливчики, завладевшие биноклями, разглядывали ее почти в упор, снизу доверху, подолгу задерживая вооруженные оптикой взгляды на груди и бедрах.

— Точно — буфера!..

— Ну дай, дай посмотреть!..

Чеченка спускалась к реке, наполняла кувшин водой и, вскинув его на плечо, шла обратно. На этот раз шла, вытянувшись в струнку, чтобы не уронить неподъемный кувшин, шла медленно и плавно, покачивая в такт шагам бедрами. Шла как на какой-нибудь, из старинной книжки про Кавказ, гравюре.

— Ох, я бы ей всадил!.. — выразил общую мысль снайпер, наблюдавший горянку в оптический прицел своей «эсвэдэшки». На этот раз он не пулю имел в виду.

«Я бы тоже…» — подумал Сашка Мохов.

Сашка пялился на чеченку в бинокль. Он был без пяти минут дембель, и на его бинокль никто, кроме взводного, позариться не мог. Чеченка точно была симпатична, не как другие чеченки. Или они просто давно не видели женщин.

Сашка внимательно разглядывал ее полуприкрытое платком лицо, ее напряженную, высунувшуюся из воротника шею и все остальное тоже. То, что он не видел, он представлял…

— А чего на нее смотреть, может, оприходовать ее… — сказал вслух кто-то.

Если бы они стояли гарнизоном где-нибудь в России, предложение прозвучало бы дико. Здесь — нет. Когда каждый день видишь смерть, когда получаешь право на разрешенное государством убийство, то начинаешь считать, что и на все остальное тоже имеешь право. Тем более что это чеченка, то есть не своя, не наша, не русская.