— Я принесу вам садовую скамеечку.

— Умасливаете меня, да?

Он немного подумал и потом вдруг с ироничной улыбкой посмотрел на Лиоту:

— Вообще-то, гораздо легче говорить с вами, пока вы еще в сознании.

Лиота весело рассмеялась. С хорошими манерами у него туговато. Зато он отважен и горяч. Это ей по нраву.

— Итак, пока я была в доме, вы забросали, наверное, бедную девочку вопросами о ее бабушке, признавайтесь?

— Попытался.

По крайней мере, он учится говорить правду и старается вести себя не так заносчиво.

Энни, срезавшая еще две ветки, улыбнулась:

— Ты как тайна за семью печатями, ба.

— Полезно быть загадочной. Это вызывает острейший интерес. Если бы я сразу все рассказала о себе Корбану, он и не подумал бы вернуться сюда. Тогда мне пришлось бы обращаться в благотворительную организацию и просить, чтобы прислали другого добровольца.

Корбан вернулся со скамеечкой и водрузил ее на небольшую заросшую лужайку. Он явно был недоволен.

— Ну? Разве не так?

— Ты не должна дразнить его, ба. Я уверена, что он не забудет о тебе, даже если получит нужную информацию.

— Ты, должно быть, видишь в нем нечто такое, что я, признаюсь, не замечаю. — Корбан густо покраснел — то ли от ярости, то ли от смущения, она не знала. — Если я не права, скажите мне.

— Я думаю о том, что мне самое время уйти.

— О, перестаньте дуться. Перед тем как покинуть нас, перенесите-ка скамеечку вон туда, на солнышко. Оттуда мне будет сподручнее наблюдать за тем, как Энни подрезает вишневое дерево.

Корбан схватил скамеечку, протиснулся с ней в калитку и брякнул ее на землю. Затем он вернулся к Лиоте и подал ей руку, чтобы она могла на нее опереться.

— И мне даже не пришлось вас просить, ворковала старушка, опираясь на его руку и с улыбкой глядя на него снизу вверх, пока он вел ее по ухабистой садовой дорожке. — Такой хороший мальчик, понимает, что нужно пожилой женщине. — Лиота удобно устроилась на скамеечке. — Спасибо, дорогой.

— Пожалуйста, мэ-эм, — процедил он сквозь зубы.

Она вынула из кармана своего жакета моток бечевки и протянула ему.

— На случай, если вы передумаете покидать нас. — Когда он молча посмотрел на моток, она продолжила: — Это для длинных, фута в два, веток. Уже запамятовали?

— Я-то надеялся, что вы забудете.

Он взял протянутый ему моток и вернулся к дереву, которое было подрезано первым.

Лиота проводила его теплым взглядом. Ну, что ж, держится он скованно и ведет себя своекорыстно, зато целеустремленности ему не занимать. Она с наслаждением подставила лицо солнечным лучам.

— А вы знаете, что абрикосовое дерево может жить до ста лет?

— А сколько лет этому саду, ба?

— Шестьдесят пять или около того. Деревья начинали плодоносить, когда в 1939 году я переехала сюда к маме и папе Рейнхардт. В 1942 году я посадила две вишни. Одна из них погибла. Я так и не поняла почему. Еще вечером деревце шелестело листвой, а на следующее утро листья вдруг пожухли и скукожились. Я подумала, что саженец погиб из-за тли, и не мешкая срубила его и сожгла, чтобы болезнь не перекинулась на второе. После долгих трудов и прочитанных молитв я посадила на том клочке земли сливу.

— Не чересчур ли много треволнений из-за одного деревца? — Корбан отбросил одну вязанку в сторону и принялся собирать следующую.

— Шел 1944 год. Время было тяжелое. После гибели деревца я стала сильнее тревожиться о моем муже, который воевал в Европе.

Корбан прервал работу и хмуро посмотрел на Лиоту:

— Не понимаю. Какое отношение имеет засохшее дерево к вашему супругу и войне в Европе?

— Никакого, полагаю, кроме того, что посаженные мной деревья я называла «садом победы». Мне было трудно верить и надеяться на лучшее, когда в нем за одну ночь погибло дерево.

— А-а, — протянул сконфуженно Корбан и вежливо улыбнулся, однако по выражению его лица, которое было красноречивее любых слов, она поняла, что он принял ее за сумасшедшую. — Ваш муж вернулся с войны?

— Да.

Корбан смотрел на нее, ожидая продолжения рассказа Она тоже взглянула на него и улыбнулась. Может, еще подождать? Он ведь не оценит того, что она расскажет ему. По крайней мере, не сейчас.

— А каким был мой дедушка? — спросила Энни. Она выпутала из ветвей срезанный сучок и бросила его на землю но, не стала спускаться с лестницы.

— Твоя мать рассказывала тебе что-нибудь о нем?

— Ничего особенного, — не сразу ответила Энни и через мгновение снова принялась за работу.

Бедняжка Эйлинора. Так много злости, так много стыда. И все потому, что была настолько слепа и упряма, что не желала смотреть правде в глаза.

Господи, иногда мне хочется так встряхнуть эту девчонку, чтобы рухнули, наконец, стены, возведенные вокруг ее сердца. Думаю, что Ты, Господи, точно знаешь, что я чувствую.

— Он был хорошим человеком, Энни. — с уверенностью сказала Лиота. — Сердце у него было чуткое. Он очень сильно переживал из-за многих вещей. И… почти всегда молчал.

Бернард не всегда был таким потерянным, поникшим. Было время, когда он, как средневековый рыцарь на скакуне, готов был ринуться в любой бой. Разве не он молниеносным штурмом взял ее цитадель и завоевал ее сердце? Она согласилась выйти за него после четырех свиданий, а объявление о свадьбе настолько потрясло его родителей, что они, собственно, так и не сумели оправиться от этого потрясения. Отец Бернарда, возможно, и преодолел себя, но мать не принимала невестку почти до самой своей смерти. К тому времени прошло слишком много лет, и вред, годами наносимый ее неприятием, невозможно было исправить.

Первые три года ее жизни с Бернардом были наполнены счастьем. Потом японцы разбомбили Перл-Харбор, и все в их жизни перевернулось с ног на голову. Бернард сразу вступил в армию, не дожидаясь, пока его призовут. Она тогда поняла и внутренне приняла его доводы в пользу такого решения, но это нисколько не помогло ей избавиться от страха, который точил ее все то время, пока он воевал. Любила она его так сильно, что, казалось, умрет без него. Это уже потом, значительно позднее, она пришла к пониманию, что в мире есть вещи пострашнее смерти.

Бернард Готтлиб Рейнхардт ушел на войну молодым человеком, который гордился тем, что ощущал себя истинным американцем, готовым пожертвовать собой во имя победы над Гитлером. Его родители тоже страстно мечтали об уничтожении фашистского режима, поскольку знали, что творил этот диктатор в Европе. Они неистово молились за своих оставшихся в Германии родственников и внутренне содрогались от разного рода предположений, что может с ними случиться. То, о чем они узнали, оказалось слишком страшным, раздирающим душу. Почему другие не смогли заблаговременно понять, что происходило, и покинуть Германию, пока не стало слишком поздно. Они могли приехать в Америку — страну свободы и благоприятных возможностей.