В другое время Амалия без труда сообразила бы, куда клонит ее гость, но сегодня она только улыбалась, вежливо поддакивала и поглядывала на книгу стихов Бреговича, которая занимала все ее мысли. Поэтому для нее было громом среди ясного неба, когда Михаил вдруг ни с того ни с сего объявил, что любит ее и хотел бы на ней жениться.

От неожиданности Амалия уронила книгу. Несколько секунд она выиграла, пока князь с присущей ему учтивостью эту книгу поднимал, но вот Михаил протягивает ей том в переплете с затейливым орнаментом и с надеждой смотрит в глаза, а она ничего, ну ничего не может придумать, чтобы дать ему достойный ответ.

Лебедь сердито тряхнул головой, поднялся и удалился по направлению к пруду, семеня на своих некрасивых лапах. Амалия поймала себя на мысли о том, почему у самых красивых созданий непременно бывает какой-нибудь изъян, потом попыталась вспомнить, кормила ли она вчера птиц и что ей рассказал недавно Петр Петрович о прошлом Лотты Рейнлейн. По совести говоря, сейчас следовало думать вовсе не о фаворитке короля, а о князе Михаиле, но как раз мысли о нем, если можно так выразиться, совершенно не лезли в голову.

А Михаил, истолковав молчание Амалии в самом выгодном для себя смысле, принялся объяснять ей, что ему безразлично мнение семьи, что у них не такая уж большая разница в возрасте и он знает о ней достаточно, чтобы утверждать, что никакая другая женщина не может быть достойна того положения, которое он собирается ей предложить. Он дал понять, что наводил о ней справки и знает, что она по причине бедственного положения семьи когда-то оказалась в особой службе, откуда просто так уйти уже невозможно. Князь так разошелся, что описал, какой он увидел Амалию впервые на балу – она была ослепительна, но с такими грустными глазами, что он сразу же понял: она вовсе не такая, как ему рассказывали. И он очень надеется, что у нее никогда больше не будет повода для грусти, если она согласится принять его предложение.

«Предположим, с глазами все ясно, – думала Амалия, – он не слишком счастлив, поэтому ему кажется, что и я тоже должна быть несчастной. Но что же мне делать? Знай я заранее, что все так обернется… но нет, нет. Уже поздно. И потом, я не создана для замужества. Я это поняла, когда в первый и последний раз вышла замуж, по любви и только по любви, причем взаимной. У нас все должно было сложиться сказочно, а вместо этого… Вместо этого получилось, что муж все время на службе, на смотрах и парадах, а жена дома взаперти. Нет, это слишком сильно сказано, – тотчас же поправилась она, – передо мной были открыты все возможности, но – только как для благовоспитанной жены. Дружить лишь с теми, о ком не подумают ничего дурного, угождать старшим, притворяться, что нравится то, от чего сводит скулы, никогда ничем не выделяться… Стоило мне с Мусей поехать на каток, и свекровь устроила мне сцену. Я уж молчу о том, что она всегда меня ненавидела, как только бывшая красавица может ненавидеть свою молодую и красивую невестку… Каждый мой промах она превращала во вселенскую трагедию. И чем дальше, тем больше я чувствовала контраст со своей семьей, в которой – как оказалось – все меня любили, баловали и защищали, а я этого не понимала да еще возмущалась. Чужие люди не щадят так, как свои, а семья мужа всегда оставалась мне чужой. И когда я поняла, что так мне придется жить еще много-много лет… это было ужасно. Мать схватилась за голову, когда я сказала ей, что мне все надоело и я хочу развода. Она очень переживала, а мне сразу стало легче. Муж меня не простил и не простит никогда, что бы он там ни говорил. Друзья… точнее, те, кто считал себя моими друзьями, всерьез уверяли, что от меня все отвернутся. Когда люди уверяют, что кто-то другой от тебя отвернется, это чаще всего значит, что сами они готовы предать тебя при первой же возможности. Так и получилось, в сущности, но работа меня спасла. А теперь… Что же мне делать теперь?»

Скажем откровенно: Амалия попросту запуталась. Она слушала Михаила, опустив глаза на обложку книги и лишь изредка поднимая их на собеседника, и в глубине души ей было немного совестно и очень досадно. Амалия понимала, что перед ней неплохой человек, не слишком избалованный счастьем, несмотря на свое высокое положение, но в мире чувств такие вещи ничего не значат. Не прикладывая никаких усилий, она подобрала ключ к его сердцу, но ей не нужны были ни ключ, ни сердце, ни он сам.

Конечно, можно сказать, что это был не ключ, а отмычка, однако суть останется прежней.

По траве пробежал ветерок, и Амалия зябко поежилась.

– Вам холодно? – встревожился Михаил.

И он сделал движение, чтобы снять китель и набросить ей на плечи, но Амалия, сама того не сознавая, отстранилась таким резким движением, что у бедного влюбленного потемнело в глазах. В это мгновение он догадался почти обо всем, чего она не хотела ему говорить.

По лицу Михаила Амалия поняла, что допустила оплошность, и поспешно заговорила, чтобы сгладить впечатление. Она очень польщена… никак не ожидала… ей надо подумать… она даже не предполагала, что его высочество питает к ней какие-то чувства, помимо дружеских. Она уже совершенно овладела собой и даже пару раз улыбнулась своей лучистой, ясной улыбкой. Князь заколебался: может быть, ему и впрямь почудилось? В самом деле, такую воспитанную и утонченную особу, как Амалия, должна была не на шутку задеть его торопливость. Он только-только овдовел и уже хочет жениться на другой, как будто умершая ничего для него не значила. («Совершенно ничего», – в порыве откровенности признался себе Михаил.) Конечно, ей нужно все обдумать, и через положенное время она даст свое согласие. В конце концов, наследник престола есть наследник престола, а когда он станет королем, то сделает все, чтобы его морганатическая супруга была наравне с полновластными королевами.

Чувствуя мучительную неловкость, Амалия все же настояла на том, чтобы проводить князя. Вероятно, современный психолог истолковал бы ее порыв как желание видеть уход незваного жениха.

Однако не успели они сделать и несколько шагов, как в воротах показался всадник. Когда он спешился и бросил повод слуге, князь не без удивления узнал Милорада Войкевича.

Широкими пружинистыми шагами полковник подошел к Амалии и князю. Войкевич не сказал и не сделал ничего особенного: поклонился, улыбнулся, произнес несколько общих слов. Но Михаил перехватил взгляд адъютанта, направленный на женщину, которую он уже считал своей; отметил блеск его глаз, совершенно особенный, когда смотришь не просто на собеседницу – а на ту, с которой тебя связывают не только разговоры; от него не укрылось, как Войкевич усмехнулся краями губ, увидев его, Михаила, рядом с Амалией. И в том состоянии, в котором князь находился, он счел эту усмешку крайне дерзкой.

– Мы не играем сегодня в теннис? – спросил Войкевич у Амалии. Князь его стеснял, и никакого другого вопроса полковник не смог придумать.

– Нет, – ответила Амалия спокойно, – у меня болит нога.

У Милорада имелся наготове ответ о том, что он знает верное средство, как избавиться от боли, но Амалия не дала ему договорить и попрощалась с обоими мужчинами. Сегодня ей было интересно только общество Бреговича и его стихов.