его нет в моих руках. Я кричала так, будто уже умирала, и на этот зов пришёл «палач», облачённый в траурный чёрный.

Я затихла, скорее от удивления, чем от страха.

Это была та самая мифь, которую собиралась однажды подчинить Чили. Гордое, жуткое животное, на котором я мечтала прокатиться.

В том, что меня съест чёрный зверь, будет больше смысла, чем если бы меня повесили на иве.

Я стояла на коленях и держала окровавленные руки перед собой.

Если Чили узнает, что её «фальшивая» единая погибла так же, как и настоящая, то испытает облегчение? Станет ли она от этого ещё могущественнее? Почувствует ли, вообще?

Я подавила в себе желание зажмуриться, когда звериная пасть оказалась у моей головы, словно примеряясь. Из-за острых зубов показался мягкий язык… и я вздрогнула от неожиданно нежного прикосновения.

Мифь слизывала кровь с моего лица и рук, но в этом жесте не было хищного голода. Скорее… забота. Зверь залечивал мои раны, а когда на теле не осталось ни царапины, уткнулся мордой в грудь, словно желая добраться до главного источника боли.

Я никогда не чувствовала своё сердцебиение так отчётливо.

Но в тот раз это казалось не чудом, а насмешкой: почему я заслужила жалость от палача? Почему меня утешает чудовище, а не Чили?

Протянув руку, я коснулась длинных клыков, потом засунула ладонь в пасть, словно предлагая. Не похоже, что раньше этот зверь прощал такие шутки.

Мы долго смотрели друг на друга.

Вот оно как.

Убедившись в том, что дело тут не в зверином милосердии, а в моём взгляде, я почувствовала не радость, а досаду. Если во мне проснулся дар, это означало, что моя «жертва» принята высшими силами. Значит, нашу разлуку с Чили можно приравнять к смерти. Мы никогда больше не увидимся — я поняла это в тот момент окончательно.

Я задумчиво коснулась зрячего глаза. Высшее мастерство ощущалось… потерей. Этот мир не обрёл новые краски, а наоборот потускнел. Мой голос не наполнился силой, а охрип от криков. Никакого обещанного всемогущества. Я была слаба настолько, что не могла самостоятельно продолжить путь… куда? Я окончательно заблудилась, но не потому, что забралась далеко в лес, а потому, что уже не знала, где мой дом.

На спине моего нового покровителя, очевидно.

Забираясь на него, я думала о том, что представляла себе это совсем иначе. Пусть я и сидела на чёрной мифи, в платье, разодранном настолько, что его можно было не учитывать, происходящее не имело ничего общего с нашей с Чили мечтой. Всё и вовсе стало напоминать кошмар, когда я выбралась из леса, и Девы, заметив меня верхом на огромном звере, встали на колени и начали хлопать в ладоши. Мне хотелось спрятаться, и радовало только то, что в отличие от Виолы мне это позволено.

Она висела среди ветвей священной ивы, выставленная на показ, будто вызревший плод.

Глава 17

Меня могли бы казнить повторно, повесив рядом с Виолой, но увидев, что клан встретил меня благосклонно, Метресса решила не упорствовать в своей кровожадности.

Разницы всё равно никто не почувствовал. Я лежала в саду, подобно мёртвым: безмолвно, непритязательно, вне зависимости от погоды, лунного цикла и перемен в жизни клана. Я бы точно сошла с ума, если бы не пребывала в забвении большую часть времени. Из-за вина, этого переполненного любовью Чили напитка со вкусом её поцелуев, который спасал меня от разъедающего чувства вины и горя.

На меня не обращали внимания. Девы были подавлены собственной скорбью, хороня погибших во время восстания сестёр. Имбирь погребли с той самой косточкой, которую она носила в кармане, о чём мне однажды пришла сказать Мята.

Она нашла моё состояние совершенно неприемлемым для великой отшельницы, для её ученицы, садовницы. Животное, которое я приручила, и то обладало большим разумом: оно выполняло свои обязанности перед кланом, исправно «охотясь». Что касается обязанностей перед кланом вообще: у Мяты их прибавилось с вступлением в новую должность, так что ей совершенно некогда было возиться со мной.

Тем не менее, она почему-то продолжала меня навещать. Возможно, Мята видела свою вину в моём состоянии? Или она просто привязалась ко мне сильнее, чем сама того хотела? Приходя, она пыталась вразумить меня, то угрожая, то плача. Мята словно смотрела на мою казнь, растянувшуюся во времени. Однажды в приступе отчаянья она попыталась разбить мои драгоценные кувшины.

Виноградную лозу, выращенную Чили для меня, давно выкорчевали и сожгли, но её плоды всё ещё зрели в запечатанных сосудах. Мне не хотелось думать о том, что однажды запасы её любви иссякнут. И уж тем более я не могла допустить, чтобы это произошло раньше срока.

— Не трогай. — Я заговорила впервые с тех пор, как Чили ушла. Удивлённая таким прогрессом, Мята посмотрела на кувшин в своей руке. — Вы добились своего: её больше нет. Я оплакиваю её так, как она завещала. Я в своём праве, не оскверняй моё время Скорби.

— И по кому твоя скорбь? По Имбирь? Или по её убийце? — прошипела тихо Мята. — Хватит! Ты не имеешь права скорбеть по Чили! Не только потому, что он мужчина, но и потому что он не мёртв!

— Думаешь, это делает мою боль незначимой? Или облегчает её?

Мята брезгливо поморщилась.

— Здесь каждая потеряла кого-то, свою пару, дочь или подругу. Не веди себя так, будто твои страдания уникальны. Оплакивать близких — наш долг, и мы выполняем его достойно, а не уподобляясь животным. Твоя же скорбь так же отвратительна, как было отвратительно твоё единство!

— Нет. Оно не ощущалось так. Даже неправильное, осуждаемое всеми оно всё равно было лучшим, что могло случиться со мной. И даже его послевкусие не сравнится ни с чем. — Я потянулась за кувшином, но Мята отступила назад.

— Только из-за мужчины женщина может пасть так низко. Он порочит тебя даже сейчас, а ты как всегда ему угождаешь. Взгляни на себя. Он не убил тебя, твоя казнь не состоялась, а ты всё равно валяешься здесь, как падаль. Если даже такая, как ты, овладела мастерством, стоит ли удивляться, что его достиг самый недостойный из мужчин?

Я была рада поговорить о Чили, пусть даже так. Клан старался изжить мою единую из своей памяти и многовековой истории, так что все остальные просто делали вид, что её никогда не существовало.

— Как бы сильно я ни ненавидела Виолу, я не могу не согласиться с ней в одном, — заметила я. — Здесь нас заставляют любить, бояться и скорбеть по правилам. Нелепо.

— Тебя повесят рядом с ней за такие разговоры.

— Зачем? По твоим словам меня осталось лишь закопать.

— Да,