Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У входа в конюшню меня остановили двое парней и спросили, чего мне нужно. Я хотел было дать им по башке, как изнутри послышался голос Витторе:
— Пропустите его!
Пока я шел мимо, лошади косились на меня сонным глазом. Витторе устроил себе пристанище в углу конюшни, на куче соломы. Со стропил свисали странные предметы — челюсть осла, прядь волос, отломанный кусок скульптуры. Серый каменный замок обдавал промозглым холодом, а здесь было тепло, пахло конями и сеном и чем-то еще. От этого запаха мне захотелось лечь и уснуть.
Витторе сидел на соломе. Всклокоченные волосы по-прежнему торчали во все стороны, на шее висели амулеты, однако на нем были новый черный камзол, туфли и плащ. Мне, чтобы обзавестись новой одеждой, понадобились месяцы, не говоря уже об обуви и плаще. Прошли годы, прежде чем я позволил себе такую роскошь.
— А ты хорошо устроился, — заметил я.
Он откинулся назад, затянулся табаком и выпустил дым прямо мне в лицо.
— Бог милостив.
Меня раздражало то, что я стоял перед ним, словно его придворный.
— Что ты даешь Миранде? — спросил я.
— Ах, Миранда! Ангел мой, — улыбнулся Витторе.
— Что ты ей даешь?
— То же, что и всем, Уго. — Он снова затянулся. — Любовь.
— Не смей давать ей свои снадобья! Я запрещаю!
— Ты угрожаешь мне, Уго?
— Да, я угрожаю тебе.
— Слишком поздно.
— Ничего не поздно! — сказал я и, услышав шум, обернулся.
За моей спиной стояли конюхи с обнаженными кинжалами.
— А я говорю, поздно, Уго! — повторил Витторе. Голос у него изменился. Он вскочил, выхватив из ножен свой клинок. — Слишком поздно!
Мальчишки-конюшие нерешительно переглянулись.
— Он же дегустатор, — тупо проговорил один.
Я громко крикнул и, к счастью, кто-то во дворе отозвался. Когда мальчишки обернулись, я сбил их с ног и побежал из конюшни со всех ног. Ворвался в свою комнату, сел у окна и задумался. Отныне надо быть куда осторожнее. В следующий раз удача может мне изменить.
Дождь шел семь дней и семь ночей. На небе все громоздились и громоздились тучи, пока день не стал темным, как ночь. Стены замка покрылись мхом, в коридоры проник серый туман. В столовой, на кухне, в моей спальне начали появляться лужи. Все ходили простуженные. Чекки не вылезал из кровати, Бернардо целыми днями чихал, а Федерико мучили приступы слабости и апатии. Я тоже простыл и никак не мог исцелиться. Один Витторе не заболел. У него оставалось меньше месяца, чтобы выполнить данное Федерико обещание, но, казалось, его это не волновало. Каждую ночь я молился о том, чтобы Федерико выгнал его из долины либо сбросил со скалы.
Миранда почти ничего не ела и часами смотрела на дождь. Ухажеры ее больше не интересовали, она перестала причесываться. Как-то раз, отложив эксперименты с травами (я каждый день принимал крошечные дозы мышьяка и шафрана лугового), я попытался за ней проследить, однако она ускользнула от меня. А у меня так разболелась голова, что мне пришлось прилечь. Я спросил Бернардо: может, это звезды так на нее влияют?
— Когда она родилась?
— Через три дня после праздника Тела Христова.
Я помнил это, поскольку Элизабетта рвала цветы шиповника, чтобы бросать их в процессию, а лепестки запутались у нее в волосах, и она была так хороша, что я умолял ее не вынимать их.
— Рак… — пробурчал Бернардо. — Такое поведение вполне естественно. Возможно, она проживет до семидесяти лет. А может, и нет.
Пьеро предположил, что это у нее из-за месячных, а впрочем, точнее он скажет через три дня, в полнолуние. И добавил, что с удовольствием пустит ей кровь.
— Да я лучше умру, чем позволю этой свинье ко мне прикоснуться! — крикнула Миранда.
— Он спас тебя, когда ты чуть не замерзла.
Что бы я ни говорил, все выводило ее из себя, даже самые невинные мелочи. Когда я заметил, что видел, как она разговаривала с Томмазо, Миранда крикнула:
— Ты шпионишь за мной!
У нее сорвался голос, она отвернулась от окна. Внизу, в саду Эмилии, Витторе беседовал со старой прачкой.
— Это как-то связано с Витторе, да? — спросил я.
— Нет!
— Ты врешь!
— Нет! — взвизгнула она. — Нет! НЕТ! НЕТ! НЕТ!
Витторе поднял голову и улыбнулся мне.
В ночь полнолуния я выскользнул из-за стола, пока Септивий читал «Чистилище» Данте, и пошел на конюшню. Конюхи еще ужинали в столовой для слуг. Я залез на кучу соломы под самой крышей, где Витторе устроил себе лежбище, и затаился. Вокруг меня висели амулеты и талисманы, в ноздри снова ударил странный запах, от которого клонило ко сну.
Наверное, я уснул, потому что меня разбудили приглушенные голоса. Во тьме еле видно мерцал огонек свечи. На соломе спиной ко мне сидели несколько человек и пили из чаши, передавая ее по кругу. Витторе сидел к ним лицом, лаская кого-то у себя на коленях. Он тихо разговаривал с этим кем-то и поглаживал по спине, как котенка. А потом поднял так, чтобы все увидели — не котенка, а жабу! Значит, он все-таки был incantatore[53]. Колдун! И это бесовский шабаш. Я хотел немедленно сообщить Федерико, но потом все-таки решил остаться, поскольку никогда раньше не видел таких сборищ.
Мужчины и женщины по очереди наклонялись и лизали жабу. Мне доводилось совершать грехи, за которые Господь меня осудит: например, за то, что я трахнул овцу, — однако никогда в жизни я не лизал жабу! Через пару минут один из мужчин встал и заскакал по конюшне так, словно в него вселился дьявол. Это был Томмазо. Вот дурак! Затем поднялись и остальные, стуча ногами, как новорожденные телята. Они пытались куда-то идти, но пространство было такое маленькое, что они постоянно натыкались друг на друга. Одна женщина кружилась и кружилась, пока не упала с широко открытыми глазами и судорожной улыбкой на губах. Кто-то из мужчин воздел руки над головой и закричал. Витторе с такой силой зажал ему рот ладонью, что несчастный грохнулся на землю и больше не пискнул. Женщина, лежавшая на полу, повернула голову и уставилась на меня. Она подняла руку, показывая пальцем, однако, к счастью, никто не обратил на нее внимания.
Не знаю, как долго они бродили так, спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, но тут Витторе, повернувшись к ним спиной, поднял руки и прошипел:
— Отрекаюсь от Иисуса Христа!
— Отрекаюсь от Иисуса Христа! — подхватили все остальные.
— Мадонна — шлюха! — продолжал Витторе. — Христос — лжец. Я отвергаю Бога!
Porta! Даже если Бог не отвечал мне, я никогда не отрекался от него. Я молил Господа, дабы он понял, что, несмотря на мое присутствие в конюшне, я не участвую в этом шабаше. Витторе выкрикнул еще несколько святотатственных фраз. Остальные с жаром повторяли их хором. Одна из женщин, радостно хихикая, твердила нараспев: «Мадонна — шлюха! Мадонна — шлюха!»