Флай вспылил и, презрев всякую осторожность и запреты, сказал:

— Хорошо, я полезу в воду! Я согласен поплавать с вами, бестии морских пучин! Но только после того, как вы согласитесь полетать со мной!

И прежде чем раздался новый взрыв хохота, он скинул куртку и молниеносным движением расправил огромные алмазные крылья.

Человеческие дети не испугались бестии воздуха! А он–то думал, что они, верно, побегут вдоль кромки прибоя с криками ужаса.

Они, может, и были напуганы, но не настолько, чтобы страх пересилил любопытство и благоговение.

Уже потом, спустя десятилетия, Флай уразумел, что дети куда легче взрослых переносят встречи с мифологическими существами.

Они не испугались и не убежали. Они только спросили:

— Как это — летать?

И он принялся рассказывать.

Возможно, именно тогда он начал учиться оценивать и людей, и соплеменников по делам их, а не по наличию или отсутствию крыльев.

Да, в тот солнечный день, когда он расправил крылья перед людьми, у него было ощущение прикосновения к неведомому и грядущего несчастья.

И такое же непонятно откуда взявшееся ощущение было у него теперь.

Оно могло бы возникнуть, если бы где–то, пусть и далеко, другой фейери набрел на камень, на котором были записаны строки песни о потерянном проходе между мирами. Но Флай знал, что камня этого не существует. Он знал это точно. И ни один фейери в целом мире не мог прочесть огамические письмена.

Так откуда же это странное чувство?

Липкий дождь не лил, а насыщал и перенасыщал, напитывал воздух. Крылья недолго сопротивлялись влаге, скоро отяжелели и уже не держали в воздухе. Флай, словно стрекоза, прибитая ливнем к дороге, спланировал на какую–то крышу…

Приземлившись на четвереньки, он немедленно начал складывать крылья, вытесняя из чешуек влагу. Касание крытой медью крыши показалось ему громом небесным. А больше всего хотелось сделаться невидимым и неслышимым, да и не отбрасывающим тени.

В какой–то момент он заскользил по крутому скату, но медные листы в форме исполинских листьев вяза с рельефными прожилками позволили неловко затормозить.

Почему он не дотянул до черепичной крыши? Снова маленькая промашка.

Холодная темная ночь середины весны. Бог изобилия давно уже наигрывал на своих золотых струнах, призывая перемену сезона, да только портил погоду. Суровый северный ветер гнал по небу унылые тучи, сеявшие и сеявшие дождь.

На темных улицах ни души. Тревожные вязкие тени. Двигайся вперед, Флай!

Бесконечный ряд домов светился пунктиром тусклых окошек. Грозно скрипели вывески на железных копьях, что торчали из стен над тротуаром, придавая улице из сомкнувшихся плечом к плечу домов вид таинственного, готового к бою воинства.

Проворной, осторожной тенью скользил Флай по холодным крышам. Нужно было немедленно позаботиться об одежде. Не мог же он предстать в таком виде перед людьми!

Вновь все повторилось.

Он знал, что придется вернуться в квартиру Илая, но позже. Во всяком случае, следует попытаться это сделать. Нельзя запускать пружину невезения — иначе не вырваться.

Но сейчас, немедленно нужно что–то предпринять.

Внизу, на брусчатке, в которой отражались фонари, сначала появилась тень, а потом обозначилась темная фигурка. Одинокий пешеход был в плаще. Ему было неуютно и мокро. Но не так, как фейери.

Флай нацелился на жертву.

Оценил обстановку. Пешеход не был похож на приманку. Никого больше на улице. Флай скользнул к краю крыши и повис на карнизе и непроизвольно заглянул в окно, возле которого оказался.

За приоткрытым ставнем качались тени и сполохи — пылал камин. Флай прикрыл ставень, ухватился за влажный подоконный выступ и, не найдя опоры ногам, качнулся на одной руке и ухватился за рельефный орнамент, бордюром разделявший этажи. Под руку ему попал конический выступ со спиральным узором — символ единорога. Надежная опора.

Он, словно муха по стеклу, скользнул по стене вниз и вбок.

Нога пришла на кронштейн вывески, предательски крякнувший под весом Флая. Глухой металлический звук. Но старость металла — ржавчина — здесь еще не взяла свое. Кронштейн выдержал.

Несколько долгих секунд Флай сидел на стержне вывески, как ворон на жердочке. Или, скорее, как огромная костлявая химера.

И вот одинокий пешеход прошел мимо, как раз под его насестом. Путник не заметил угрозы.

Флай примерился, как охотящийся филин, и прыгнул…

* * *

Лена почувствовала наконец настоящую, непомерную усталость и, просто чтобы не упасть, начала считать шаги. На каждом восьмом она почему–то сбивалась.

Сознание Лены, пережившее целый каскад небывалых потрясений и замутненное усталостью, балансировало между сном и явью: измененное состояние — ипостась разума, наиболее близкая к откровениям.

А подсознание — это недремлющее око, направленное у каждого внутрь собственного существа — проделывало титаническую работу, переваривая и раскладывая по полочкам крупицы полученного знания, для того чтобы сознание в нужный момент обрело ясность.

Сколько бы искушенные ни твердили, будто бы человек привыкает ко всему, в мире все же есть вещи, которые не могут войти в привычку.

Как, например, Лене смириться с постоянным ощущением чуждости и чужеродности окружающего?

Как привыкнуть к ежесекундной необходимости держать себя в напряжении и не испытать шока от того, что все в этом мире по–другому — только похоже на то, к чему Лена привыкла?

Только похоже.

Но все ли?

Увы и ах…

Многие вещи сравнимы, подобны, сходны…

Но есть и такое, чего она никогда не видела, не могла себе вообразить и даже не знала, как нужно было бы начать думать, чтобы вообразить такое. Очень хотелось заснуть — и проснуться уже дома, среди привычных вещей и реалий.

Вспоминались почему–то запахи. Бабушка, пахнущая пирожками; запах манной каши, неизбежно присущий детскому саду; ядреная смесь табака, одеколона и специй, которой пах отец.

Запах реки и цветущей яблони на даче, запах крапивы…

В этом мире все пахло иначе, и отголоски знакомых запахов только подчеркивали чуждость общего ароматического фона.

Так, например, в городе совершенно не было запахов бензина, жареной картошки и хлеба.

Странно?

Скорее жутковато.

Машины здесь пахли свечами, Лена почему–то про себя называла это запахом ладана — хотя даже не знала, как пахнет ладан на самом деле. От домов отчетливо доносился залах костра или угольного дыма, а иногда — копченого мяса.

Лес — парк вокруг дома Остина — не пах грибами, как пахнет обычный лес, не пах он и хвоей, но чувствовался аромат ягод и прелого яблока…