– Сейчас ходит столько жутких слухов…

– Это не слухи. Я сама видела. Вчера я шла по Лешно и услышала выстрелы. Мне навстречу побежали толпы людей с криками: «Франкенштейн идет! Франкенштейн идет!» Я спряталась в подворотню и увидела, что прямо по центру мостовой идет вроде обычный немецкий солдат и… стреляет в людей. Он остановился перезарядить пистолет, а потом пошел дальше, стреляя во все стороны…

* * *

Через час Ирена уже стояла у двери квартиры, где, кроме Пинкусов, жили еще 15 беженцев. Она пошарила рукой на дне медицинской сумки и нащупала там поддельную арийскую Kennkarte на имя Тадеуша Маржеца, подготовленную для Александра Пинкуса. Она уже внесла его в апрельский список:

Ирена сразу их увидела. Мама прижималась щекой к щеке своего ребенка. Моменты прощания давались Ирене тяжелее всего.

– Закончится война, и он к вам вернется, – еще раз объяснила она родителям, давая ребенку небольшую дозу люминала. – Я веду списки. Вот, смотрите, – она показала им листок с новым именем Александра. – Новое имя – Тадеуш – нужно только для того, чтобы спасти ему жизнь.

Пани Пинкус рухнула в дверях на колени и зашлась в рыданиях. Она вряд ли поняла, о чем ей только что говорила Ирена. Люминал подействовал очень быстро, и Ирена, закутав крошечного Александра в одеяло, аккуратно уложила его в медицинскую сумку, в которой были проделаны вентиляционные отверстия. Ирена повесила сумку на плечо и вышла из гетто на улице Генся. Она специально подошла к воротам в момент возвращения в гетто трудовых бригад. В это время почти все часовые были заняты пересчетом возвращающихся рабов и поисками у них контрабанды. На покидающих гетто арийцев они особого внимания не обращали.

Самым опасным участком пути были первые 500 метров от стены гетто. Именно здесь вертелись агенты гестапо, информаторы и шмальцовники[74]. Про тех, кто укрывает евреев в арийской Варшаве, теперь стали говорить, что они «держат дома кошек». Если шмальцовники нападали на след еврея, вырвавшегося за пределы гетто, они подходили сзади и «мяукали», сигнализируя о своем намерении выдать беглеца, если им не заплатят. Конечно, никакой гарантии, что они не выдадут свою жертву, чтобы получить вторую награду от гестапо, не было.

* * *

Мужем одной из связных Ирены был пан Леон Шешко, вагоновожатый, который по утрам выводил на маршрут первый трамвай из депо на Мурановской площади, находившейся на территории гетто. В начале мая он согласился помочь Ирене опробовать новую дорогу жизни и вывезти в своем трамвае трехмесячного Авраама Хофмана. В пять утра в квартире на Милой улице, прямо против Мурановской площади, одна из связных Ирены, по кличке Вика, дала ребенку люминал, положила его в картонную коробку, завернула ее в вощеную бумагу и перевязала бечевкой так, чтобы пакет был похож на почтовую посылку. Когда Вика с коробкой в руках вышла на улицу, еще действовал комендантский час, и она передвигалась, перебегая из одного темного места в другое. Пан Шешко оставил одну из боковых дверей депо незапертой. Вика забралась в стоящий на первом пути трамвай пана Шешко, запихнула ящик с младенцем под сиденье и покинула депо. В пять с минутами пан Шешко проверил, на месте ли коробка, снял вагон с тормоза и повернул рычаг, отправив свой трамвай на линию, прочь из гетто, на первую остановку в арийской Варшаве, куда его вагон всегда приходил совершенно пустым.

Ирена первой вбежала в трамвай и уселась на сиденье, под которым лежала «посылка». Она никак не могла избавиться от ощущения, что все остальные пассажиры не сводили с нее глаз. Наверно, они заметили, что у нее в руках не было никакого пакета.

На следующей же остановке она подхватила коробку и выскочила из трамвая, чувствуя, как у нее закружилась голова и потемнело в глазах. Как раз в то мгновение, когда ее перестали держать ноги, она нашла рядом с остановкой лавочку, рухнула на нее и глубоко вздохнула… Но что же, подумала она, ощущал Авраам, когда проснулся в трясущейся тесной коробке… в полной темноте?

Приемные родители, согласившиеся было взять ребенка, отказались, узнав, что он мальчик, ведь обрезанные мальчики ставили под удар всю семью. Ирене пришлось через переулок и задний двор принести его к Яге, на Лекарскую, 9. В отчаянии Ирена отправилась к сестре Матильде Геттер, которая через несколько дней нашла для Авраама место в одном из монастырей своего ордена.

* * *

На следующей встрече в штаб-квартире Centos Ирене показалось, что Ева занята своими мыслями. В конце концов Ева вдруг сказала, вроде бы походя, но с нотками вины в голосе:

– Шмуэль хочет на мне жениться.

Глаза у Евы опухли и покраснели, речь не очень внятная, как бывает либо у сильно выпивших, либо у долго голодавших людей.

Ирена промолчала, не желая выдавать своего разочарования.

– Мне бы не помешало подкраситься и привести себя в порядок, – сказала Ева, стараясь не встречаться с Иреной взглядом, и притворно засмеялась. – Косметика!.. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный момент она станет исторической редкостью!

– Похоже, ты очень устала, – сказала Ирена, – и чего-то боишься.

– Шмуэль убеждает меня, что при депортации многих евреев оставят на месте… Юденрат, полицаев, тех, кто работает в магазинах и на заводах, их семьи. Неизвестность страшнее всего…

– А тебе дадут свой Аусвайс[75], если ты за него выйдешь?

– Нет, защитой мне будет его Ausweis. – Она покраснела. – Люди словно с ума посходили… у нас тут новая эпидемия, сплошные свадьбы… все гоняются за теми, у кого есть Ausweis. Даже сестры с братьями вступают в брак, и все ради разрешения на работу. А раввины подписывают брачные свидетельства… и так спасают жизни людей.

– И что ты сказала Шмуэлю?

– Сказала, что подумаю. Я его давно знаю. Он неплохой парень. Мама с папой хотят, чтобы я согласилась.

Ирена не рассказала Еве, как Шмуэль обошелся с малолетним контрабандистом.

– Ева, мне будет очень нелегко вытащить тебя отсюда.

Ева закрыла глаза и покачала головой:

– Ирена, не надо больше об этом. Родители без меня пропадут. Я нужна мальчишкам из своего молодежного кружка. А на арийской стороне я стану просто животным, на которое объявлена охота.