Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Папа, а когда я умру? – спросил тогда Андрей.
Отец посмотрел на него и понял, что отделаться шуткой не удастся, не то место и не то настроение.
– Все умирают, когда приходит время.
– А кто назначает время?
– Никто, оно само приходит.
– Я хочу знать, когда я умру.
– Каждому человеку предстоит что-то сделать в жизни, – отец присел на корточки и заглянул сыну в глаза, – и пока он не сделает главное дело жизни, то не умрет.
– Если я ничего не буду делать, значит, буду жить вечно? – спросил тогда Андрей.
– Нет, человек, который ничего не делает, уже умер. Ты придумай себе много-много главных дел, так много, чтобы хватило на длинную-длинную жизнь.
«Отец был прав, – усмехнулся Комов, – живешь, пока что-то делаешь. Чем ближе к старости, тем меньше я боюсь смерти. Хотя, кажется, должно быть наоборот. Сколько раз мне приходилось слышать истории, когда люди видели смерть близких во сне, когда они предчувствовали беду? А мне, по-моему, в день гибели Сергея так ничего и не приснилось».
Дрожание самолета, гул двигателей навевали сон, и Андрей Борисович сам не заметил того, как уснул. Сперва перед глазами была полная темнота, затем ее стали прорывать короткие сполохи, как от летящих в ночь искр костра. Сполохи шли гуще и гуще, пока наконец не слились в яркий солнечный свет. Андрею Борисовичу привиделось: стоял он на узкой блестящей дорожке, неширокой, такой, что пройти можно только вдвоем. Ровная как линейка дорожка блестела, искрилась и растворялась в солнечном свете. Она буквально исчезала в огромном солнечном диске.
Андрея обдало холодом: кто-то прошел мимо него, зацепив краем одежды. Ссутулившись, опустив голову, по блестящей дорожке шел Сергей Комов. Военный плащ с погонами был просто наброшен на плечи, и хоть Андрей не чувствовал ни малейшего дуновения ветра, полы плаща развевались. Сергей остановился, обернулся, недобро глянул на брата.
Андрей рванулся к нему, протянул руку. Сергей посмотрел на ладонь, заложил руки за спину и покачал головой:
– Брат, тебе еще рано.
– Ты уже знаешь, как там? – спросил Андрей.
– Я иду туда.
– Ты сможешь дать мне знак?
– Зачем? – Сергей пожал плечами.
– Помнишь, как мы ходили с отцом по кладбищу?
Сергей грустно улыбнулся:
– Конечно помню. Ну все, брат, пока, – он приподнял руку и стал отдаляться.
Внезапно на Андрея налетел ветер, холодный и удивительно свежий. Сергей растворился в солнечном сиянии, свет тут же сделался более плотным, из оранжевого превратился в кровавый.
Андрей вздрогнул и открыл глаза. На него из пластикового раструба лился холодный кондиционированный воздух. После сна на душе наступило просветление. Андрей Комов взглянул на часы: до посадки оставалось тридцать минут.
«Если, конечно, самолет идет по графику. Да, так оно и есть – садимся», – ученый ощутил, как временами его тело теряет вес.
Самолет снижался. Допитая бутылка коньяка, стоявшая на полу, качнулась и покатилась в конец салона.
Самолет вошел в облака, на какое-то время за иллюминатором возникла белая, непроницаемая для взгляда субстанция. Казалось, к самому стеклу придвинули большой лист пенопласта. Андрей Борисович, не любивший дальние перелеты, почувствовал, как у него закладывает уши: звуки ушли, будто в телевизоре отключили динамики.
И тут в иллюминатор полился свет, но уже не яркий, солнечный, а рассеянный, дневной, пробившийся сквозь облака. Земля возникла резко, будто ударила в лицо, Андрей Борисович даже отшатнулся от иллюминатора, и тут же шасси коснулись взлетной полосы. Минута тряски, рев двигателей, и самолет замер.
В последнее время Комов редко летал по стране, обычно – за границу, и как-то непривычно было выходить без паспортного контроля. Встречать его должен был Горелов, они созвонились накануне.
«Если не получится встретить, я тебе обязательно перезвоню», – предупреждал Горелов.
Андрей Борисович посмотрел на экранчик мобильного телефона. За время полета он никому не понадобился – ни одного звонка.
«Странно, – подумал Комов, – обычно перед похоронами люди звонят родственникам».
Перед тем как выйти на трап, Андрей Борисович надел под пиджак теплый свитер, все-таки на улице было холодно. Багажа он не брал, все, что могло понадобиться, находилось в серебристом кейсе. Вместе с другими пассажирами ученый вышел в терминал и осмотрелся. Горелов отличался пунктуальностью, но почему-то его не оказалось среди встречающих.
Долго скучать Комову не пришлось, он даже не успел подумать, что может перезвонить Горелову. К нему подошел мужчина кавказской наружности, одетый в кожаную куртку, и, поздоровавшись, поинтересовался:
– Наверное, это вас мне поручили встретить?
– Не знаю, – пожал плечами Комов.
– Вы из Новосибирска, Андрей Борисович Комов?
– Вас Горелов прислал?
– Нет, – улыбнулся моложавый мужчина, обнажив крепкие здоровые зубы, – я сам попросил Горелова не приезжать. Я работал вместе с вашим братом, и поскольку многое в его гибели пока неясно, то встречаю вас по долгу службы.
Комов не был настроен встречаться с представителями ФСБ, но понимал: это необходимость, такую уж должность занимал его брат Сергей.
– Куда мы едем?
– Домой к вдове вашего брата. Все расходы по похоронам взяло на себя наше управление, – мужчина, пока так и не представившийся, немного нервничал.
Комов чувствовал, незнакомцу поскорее хочется увести его из терминала, он то и дело бросал взгляды по сторонам.
– Извините, но здесь не безопасно, – прошептал встречавший и взял Комова под локоть, – мы выйдем через служебный вход.
– Зачем?
– Так ближе к машине, – и брюнет в кожаной куртке настойчиво повел Комова к двустворчатой двери с надписью «Служебный вход».
Народу в коридоре им встречалось много: летчики, стюардессы, служащие аэропорта – обычная деловая суета, люди не особо обращали внимания друг на друга.
Кавказец шел уверенно, можно было подумать, что он ходит здесь каждый день. Комову даже показалось, с кем-то здоровается.
– Доктор Горелов очень хотел вас встретить, но из соображений безопасности я запретил ему это делать.
Кавказец открыл дверь, и мужчины оказались на служебной автостоянке.
– Я бы воспользовался общей стоянкой, да мест на ней мало, – улыбнулся кавказец.
С одной стороны, провожатый Комову понравился: учтивый, спокойный, лишнего не говорит, но, с другой стороны, глаза его спутника оставались холодными, как у земноводных, мужчина мог улыбаться, а выражение глаз при этом не менялось.