Беспокоило ее другое. Она смутно надеялась, что Татьяна, бывшая в курсе всех обстоятельств, сочинит историю, более близкую к истине, и опишет побег великой княжны из Перми. Но, значит, для всей эмигрантской компании, вообще для всех русских версия об уничтожении всей царской семьи в доме Ипатьева звучит… как? Эффектней? Достоверней? Ее легче объяснить, чем рассказывать о перевозе императрицы и великих княжон в Пермь?

Впрочем, Сергей Дмитриевич Боткин ведь предупреждал Анну еще в самом начале, когда она только появилась в Берлине и они наспех набросали версию ее спасения: «Эти сказки о Перми придется забыть. Люди верят в зверский расстрел семьи в Екатеринбурге. Им так легче… Ведь если допустить, что кого-то оставили в живых, это все равно что допустить: большевики способны на великодушие».

«Какое великодушие?! – закричала тогда Анна. – Нас… то есть, я хочу сказать, их все равно собирались убить! И убили… после моего, то есть ее, бегства!»

«Во-первых, – холодно ответил Боткин, – это лишняя путаница фактов. А во-вторых, вы сами говорите: их убили после побега Анастасии. Кто знает, может быть, они остались бы живы, если бы Анастасия не исчезла из Перми».

Вспоминать об этом спокойно Анна не могла.

Ведь все сорвалось только потому, что Гайковский не смог вернуть ее к остальным! И в этом виноват был не он, а только она. Она одна!

Если бы она тогда не закричала, когда на нее навалился Ванька Петухов… если бы не закричала, что она великая княжна…

Думать об этом было нестерпимо. Поэтому Анна предпочла согласиться с Боткиным: лишняя путаница ни к чему!

С этой мыслью ей было легче существовать.

Она вернулась к чтению:

«Чайковский отказался участвовать в расстреле. И обо всем, что случилось потом, ему рассказал Медведев[80]. Тот говорил: „Когда начали стрелять, горничная заметалась по комнате, прикрываясь подушкой. Пули, предназначавшиеся ей, увязли в пуху. Выстрелы смолкли, и она воскликнула: „Слава Богу! Меня Бог спас!“ Может быть, она думала, что ее помилуют? Ничего подобного. Ее добили штыком, всю грудь искололи, пока не умерла“.

Медведев слышал женский визг и стоны; видел, как упал Боткин, как у стены осел лакей и рухнул на колени повар. В пороховом дыму метнулась к закрытой двери женская фигура, непонятно, кто это был, и тут же повалилась, сраженная выстрелами Ермакова, который палил уже из второго „нагана“. Слышно было, как лязгали рикошетом пули от каменных стен; летела известковая пыль. В комнате ничего не было видно из-за дыма – стреляли уже по еле видным силуэтам в правом углу.

Наконец Юровский крикнул:

– Стой! Прекратить огонь!

Настала тишина. Стало слышно, как стонет легко раненный Алексей – он лежал на стуле. К нему подошел Юровский и выпустил три последние пули из своего „маузера“. Мальчик затих и медленно сполз на пол к ногам отца. Медведев с Ермаковым пощупали пульс у Николая – свергнутый император, весь изрешеченный пулями, был мертв. Все остальные были бездыханны».

«Так, – поняла Анна. – Это описание расстрела императора, наследника и тех слуг, которые остались с ними после того, как императрицу и великих княжон вывезли из Екатеринбурга. Это правдивая картина, оттого она так страшна, производит такое сильное впечатление. Ну а теперь посмотрим, как Татьяна описала мое „чудесное спасение“. То есть не мое, а великой княжны… но ведь это то же самое!»

«В ночь расстрела Чайковский был в охране дома Ипатьева, но оставался во дворе. Он слышал выстрелы и понимал, что происходит. Наконец его позвали в подвал и приказали завернуть мертвые тела, а потом погрузить на подводу. Чайковский помог вынести из подвала труп доктора, который был очень тяжел. Затем он подошел к телу молодой девушки, перевернул ее на бок, чтобы удобнее было поднять, и вдруг ощутил трепет сердца. Это было тело княжны Анастасии, Чайковский узнал ее: самую маленькую и плотненькую из всех сестер – высоких и худощавых, очень похожих на императрицу и лицом, и сложением.

Не веря себе, Чайковский ощупал вроде бы безжизненное тело. Нет, оно было не безжизненным… девушка чуть заметно дышала. Он вынес ее, но не забросил тело в кузов грузовика, а, оглядевшись и убедившись, что двор в эту минуту пуст, спрятал за маленькую тележку, которая была прислонена к стене дома.

Этого никто не видел: все были заняты выгрузкой тел. И никто их не пересчитывал. Все были слишком взбудоражены и потрясены; к тому же никому и в голову не могло прийти, что кто-то способен совершить то, что совершил Чайковский.

Да он сам не мог поверить, что сделал это, а главное, не понимал, что заставило его на это решиться. Жалость?! Но прежде он никогда не жалел узников. Правда, ему нравилась эта девушка – он всегда поглядывал на нее с затаенным восторгом, жалея, что она не про него, огорчаясь, что ее ждет такая печальная участь, как и остальных. И все же он до сих пор не мог толком поверить, что отважился на такое.

И вот наконец грузовики с трупами и охраной тронулись от дома Ипатьева. Чайковский остался один во дворе.

Он заглянул за тележку, прислушался к дыханию Анастасии. Да, она была еще жива! Поправил ее платье, чтобы край подола не высовывался из-за тележки, и нащупал какие-то камушки под тканью. Неужели драгоценности?

Снова пробежал руками по ее телу. Пояс, корсет – кажется, по всей одежде были там и сям вшиты мелкие камни и какие-то шарики. Жемчуг, что ли?…

Но сейчас не до этих спрятанных сокровищ. Нельзя терять ни минуты. Если Юровский спохватится, если повернет грузовики назад, если Анастасию найдут, то могут догадаться, кто ее спрятал! Вдруг кто-то видел, что ее тело выносил именно Чайковский?

Александр выскользнул из калитки и помчался по улице. Ему нужна была помощь, и существовал только один человек, который мог помочь. Брат Сергей. Чайковский нашел его и рассказал о том, что случилось. Тот чуть не рухнул там же, где стоял, услышав, что натворил Александр. Он нипочем не соглашался участвовать в этом ужасном деле.

Но Чайковский знал своего брата. Тот был очень жаден. Он мечтал разбогатеть.

– У нее вся одежда драгоценностями нашпигована, – прошептал Чайковский. – Вшито невесть сколько камушков. Не пожалеешь, если поможешь!

Сергей немедленно кивнул и бросился вслед за братом. Никто не обратил на них внимания. Они перенесли Анастасию в дом портного, который чинил одежду красноармейцев, а потому пользовался их полным доверием. Только управились, как вернулись красноармейцы от Ганиной Ямы, где жгли трупы казненных. Там исчезновение одного тела было обнаружено. Какой шум это подняло! Была устроена настоящая облава, кругом висели листовки с сообщением о побеге царской дочери, и тех, кто ее прятал, стращали самыми страшными карами. Чайковскому пришлось участвовать в облаве, а потому он заявил, что сам обыскал дом портного и никого не нашел. А там в это время лежала в постели Анастасия…