знаю в каких краях,

На каком убогом кладбище

Положил я мой жалкий прах.

Может, умер я где-то в море,

Может, где-то на берегу —

Всем ученым мужам на горе

Я и сам сказать не могу.

Да и нужно ли знать им это?

Мой скелет, если даже цел,

Разве он драгоценней свету

Несравненных моих газелл?

Разве серый надгробный камень,

Лед и пламень в себе тая,

Может мир одарить стихами

С той же щедростью, что и я?

Разве слов моих изумруды,

Сплав раздумий, мук и страстей,

Мир согласен сменить на груду

Ноздреватых черных костей?

Нет, бессмертье мое порукой,

Что умен я был, хоть и пьян,

Своего бессмертного духа

Оставляя миру чекан!

Кто-то был и богат и знатен,

А Хафиз — гол и нищ хорош!

Кто-то жил в золотой палате,

А Хафиз в чайхане за грош.

Пел Хафиз прекрасные очи,

Пел красавиц, равных луне,

Но свои похмельные ночи

Проводил один в чайхане.

Потому что рваным халатом

Не прельстить красавиц, поверь,

И с похмелья одутловатым

К черноокой закрыта дверь...

Иногда лишь дева базара,

Дочь позора, греха дитя,

За серебряных полдинара

Отдавалась ему шутя.

Без семьи, без родного дама,

Завершил я земной свой круг...

Эта участь слишком знакома

И тебе, мой далекий друг.

Что оставил я миру? Длинный

Список малых моих грехов,

Да кабатчику долг старинный,

Да цветник нетленных стихов.

И кабатчик, за свой убыток

Мне вослед изрыгнув хулу,

Бросил сей драгоценный свиток

В кучу мусора на полу...

Но не жалобою гнусавой

Пусть мой голос летит к тебе,

Мой далекий, и близкий самый,

Мой собрат по земной судьбе.

Потому что — соблазном каждым

Повергаемый в пыль и грязь —

Я, Хафиз, знал иную жажду,

Об иных усладах молясь.

И когда молодой, двурогий

Месяц трогал мою чалму,

Я, Хафиз, слышал голос Бога,

Я, Хафиз, говорил ему, —

О путях караванных, дальних

На Кабул, Багдад и Каир,

О верблюжьих глазах печальных,

Отражающих скорбь за мир.

И когда под моею тенью

Прогибался загробный мост,

Я земли дорогой виденья

И в бессмертье мое пронес!

Я хочу, чтоб сияньем звездным,

Влажным шорохом дождевым

Из своей светоносной бездны

Голос мой долетал к живым!

И когда от звезды летучей,

Рифмы пеня, строфу клубя,

Водопад неземных созвучий

Вдруг низринется на тебя, —

От восторга в тот миг сгорая,

Знай, ты, слов ловец золотых:

Сам Хафиз из господня рая

Подсказал тебе этот стих!

Март 1953

ОЛЕГ ЧУПРОВ

* * *

Зима ли, лето на дворе,

Какой по счету век —

Идет по пыльной Бухаре

Веселый человек.

Он надувал не раз менял,

Мошенник и поэт,

Но совести не разменял

На алчный звон монет.

Взлетала песнь над Бухарой —

Слетала спесь с врага.

Поклон земной, наставник мой,

Прими — через века.

За то, что бил

Не в бровь, а в глаз

Скупцов и подлецов.

За то, что ныне учишь нас

Веселью мудрецов.

А мудрецам — всего лишь шаг

До гибели прямой...

И плачет верный друг — ишак:

«Пропал хозяин мой!»

И во дворец

                  уже гонец

Летит во весь опор:

«Конец смутьяну наконец!

Погиб проклятый вор!»

— «Конец ему, конец, конец!» —

Вопят, разинув рты,

Мулла, вельможа и купец

И прочие скоты.

А он по узенькой тропе

Идет себе один...

Счастливого пути тебе,

Товарищ Насреддин!

Б. М. ЭЙХЕНБАУМ

ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО

«Вопрос о современной русской поэзии в целом — об ее возможностях и стремлениях — служит основным импульсом этой моей работы», — писал в введении к своей книге «Анна Ахматова» известный советский литературовед, один из крупнейших исследователей русской поэзии и русского стиха Борис Михайлович Эйхенбаум. Эти слова можно поставить эпиграфом ко всей его деятельности, проникнутой страстной заинтересованностью в судьбах современной литературы. Многие хорошо помнят устные выступления Бориса Михайловича на литературных вечерах, конференциях, встречах, сессиях, — выступления, обращенные к самой разной аудитории, всегда блестящие и острые, артистичные по форме.

Публикуемые тезисы и наброски к докладам об О. Мандельштаме и А. Ахматовой из архива ученого показывают, с какой ответственностью Борис Михайлович относился к своим публичным выступлениям, как тщательно их готовил. И сегодня они привлекают свежестью и тонкостью наблюдений, глубиною высказанных мыслей.

О МАНДЕЛЬШТАМЕ

14 марта 1933

1. Вопрос о судьбах и путях советской поэзии стал очередным. Вечера поэтов как симптом: не парад и не выставка, а перекличка. «Есть ли еще порох в пороховницах?»

Победа прозы. Но победа предполагает существование побежденного. И побежденный требует реванша. Проза без стиха беспомощна, косноязычна. Потому что стих — лаборатория речи. «Зависть» поэзии к прозе. Попытка прозы вобрать в себя стих.

2. Острота вопроса о поэзии, и в частности — о лирике. Поэзия о поэзии и о поэте — у Маяковского, Есенина, Пастернака, Мандельштама. Затемненность и трудность проблемы стиховой речи. Метод называния —