В первый день марта я был на стоянии в церкви Святого Сикста. Проводивший службу священник помещался за главным алтарем, лицом к народу: позади него никого не было. В тот же день туда явился папа, поскольку за несколько дней до того он спровадил из этой церкви монахинь, которые обосновались там в уединении[452], и весьма прекрасным приказом собрал туда на жительство всех бедняков, которые нищенствовали в городе[453]. Кардиналы дали каждый по двадцать экю, чтобы участвовать в этом торжестве с шествием, а также были сделаны исключительные пожертвования другими частными лицами. Папа выделил на этот приют для бедных пятьсот экю в месяц.

В Риме довольно много частной набожности, а также религиозных братств, где наблюдаются изрядные свидетельства благочестивого рвения. Народ же в большинстве своем мне кажется менее набожным, чем в добрых городах Франции, хотя в нем гораздо больше церемонности: по этой части они подчас доходят до крайности. Вот тому два примера, рассказываю как на духу. Некто лежал в постели с куртизанкой, и вот, когда они свободно предавались своему занятию, в полночь прозвонили Аве Мария: девица внезапно соскочила с постели на пол, пала на колени и стала творить молитву. Когда же она была вместе с другим [клиентом], в дверь вдруг со стуком ввалилась «мамаша» (у молодых там есть старые наставницы, которые им вроде матерей или теток) и в гневе сорвала с шеи сказанной девицы снурок с образком Богоматери, дабы не осквернить ее мерзостью греха: молодая очень сокрушалась, из-за того что забыла снять его с шеи, как привыкла.

В тот день на богослужении присутствовал также посол Московита[454],одетый в пунцовую мантию, сутану из золотой парчи и отороченную мехом шапку, напоминающую ночной колпак, тоже из золотой парчи, под которой у него была скуфейка из серебряной ткани. Это уже второй посол от Московита, приехавший к папе. Первый был во времена папы Павла III. Тут полагают, что ему поручено побудить папу вмешаться силой своего авторитета в войну, которую король Польши затеял с его государем: дескать, ему первому придется сдерживать натиск Турка[455], а если сосед его ослабит, то он будет не способен к этой другой войне, которая настежь распахнет Турку окно, позволив ему добраться и до нас; а за это он предлагал еще больше уменьшить количество религиозных расхождений, которые имеются у него с Римской церковью. Посла поселили у Кастеляна[456] (как и того, что приезжал сюда во времена папы Павла) и содержали за папский счет. Он очень настаивал на том, чтобы не целовать ноги папы, а только правую руку, и сдался лишь после того, как ему засвидетельствовали, что и сам Император подчинялся этой церемонии, потому что примера королей ему было недостаточно. Он не знал ни одного языка, кроме своего собственного, и явился сюда без толмача. У него было всего трое-четверо человек сопровождения, и он говорил, что добирался через Польшу с большой опасностью и переодетый. Его народ настолько несведущ в здешних делах, что он привез в Венецию письма своего государя, адресованные великому наместнику Венецианской области[457]. Спрошенный о смысле этого обращения [он ответил]: они, дескать, полагали, что Венеция находится во владениях папы, который посылает туда своих наместников, как в Болонью и иные места. Одному богу ведомо, как такое неведение понравилось тамошним распрекрасным господам. Он преподнес дары и там, и папе – соболей и черных лис, чей мех еще более редок и дорог.

6 марта осмотрел Ватиканскую библиотеку, которая расположена в пяти-шести залах, идущих чередой друг за другом. Там есть множество книг, привязанных к стоящим рядами пюпитрам; есть также книги в сундуках, которые были для меня открыты; много рукописей, а именно Сенеки и малые сочинения Плутарха[458]. Я видел замечательную статую славного Аристида[459] с прекрасной лысой головой, густой бородой, большим лбом и взглядом, исполненным кротости и величия: его имя высечено на очень древнем подножии; а также китайскую книгу, дикарского начертания, с листами из некоего более мягкого и просвечивающего материала, нежели наша бумага; поскольку эти листы не способны выдерживать состав чернил, то исписаны они только с одной стороны, и все двойные, сложены пополам и прошиты по обрезанному краю. Они [т. е. библиотекари] утверждают, что это всего лишь луб некоего дерева. Я видел там также обрывок древнего папируса, покрытый неведомыми письменами; это явно какое-то древесное лыко.

Я видел требник святого Григория, писанный от руки: год в нем не указан, но они [библиотекари] утверждают, что он передавался от него самого из рук в руки. Этот молитвенник почти такой же, как наши, и побывал на последнем, Тридентском, соборе, чтобы служить подтверждением наших обрядов. Я видел там книгу святого Фомы Аквинского с его собственноручными поправками; почерк плохой, мелкий, хуже, чем у меня. Item Библию, напечатанную на пергаменте, из тех, что Плантен недавно издал на четырех языках и которую король Филипп отправил этому папе, как он сам говорит в надписи на переплете[460]; оригинал книги английского короля Генриха, сочиненной против Лютера[461], которую он послал лет пятьдесят назад папе Льву Х, подписав собственной рукой, с этим прекрасным латинским двустишием, тоже собственноручным:

Я прочитал предисловия, одно обращенное к папе, другое к читателю: он там извиняется за недостаток учености и ссылается на свои военные заботы; этот язык хорош для схоластики.