Сидим на кухне, пьем пиво, дождь за окном. Я говорю: понимаешь, я считаю, что ты существо, превосходящее меня во всех отношениях, если, конечно, можно говорить "существо" про другого человека, в особенности - своего друга. Со мной вот таких историй никогда не случалось. Это же значит, что ты ее за эти пять минут полностью удовлетворил. И весь смысл твоего похода в этот клуб был ровно в этом: чтобы незнакомая девушка села рядом, потерлась о твое колено, кончила и ушла счастливой. Потому что я обычно тружусь целую ночь и, когда прощаюсь наутро, так и не знаю, как оно все, было ли ей хорошо, ну, понимаешь. А вот этот момент - ты говоришь, замерла и выдохнула всей грудью, - это же счастье и есть, смотришь и видишь - счастье, не зря, значит, трудился. Ведь когда их в кровать укладываешь, это потому, что хочется отдать им что-то, потому что жалко их, потому что они красивые, а что еще с этой красотой делать - не знаешь, и тыркаешься туда-сюда членом, как слепой кутенок мордой.

Трезвый я бы этого говорить не стал, кто я такой, чтобы такие вещи объяснять? Вот за это я пиво и не люблю - за разговорчивость.

Он говорит: а удовольствие? А самому кончить? А я отвечаю: ну, сам-то кончить я и так могу, руки еще не отсохли. Смеется, говорит: вот за что тебя, значит, девки любят. А я-то все гадал.

Сидим на кухне, пьем пиво, нет, не люблю все-таки, жаль, креветки кончились. Спрашивает: а сколько у тебя женщин было? Задумался, говорю: не считал никогда, но навскидку шестьдесят-семьдесят, если еще со школы считать, с двоюродной сестры из Киева, хотя там дальше минета дело не пошло. Говорит: счастливчик ты, вон сколько, а я отвечаю: да ладно тебе. Ты вот спросил, а я задумался. Ведь шестьдесят - это же полное моральное падение. Остановиться надо бы.

Смеется, говорит: ну, ты меня порадовал. Меня депрессуха после вчерашнего прихватила, а сейчас как рукой сняло. Не зря ты в "Нашем доме" на хорошем счету. Я говорю: а это тут при чем? - а он спрашивает: а чем мы занимаемся, помнишь? Я отвечаю: конечно. Мы работаем в страховой компании "Наш дом", страхуем имущество, помогаем людям тратить деньги, растягиваем страховочную сетку, чтобы если кто упадет - то не насмерть.

А он говорит: вот ты и есть моя страховочная сетка. Помнишь, когда я голодал, я к тебе пришел и весь холодильник обчистил - а ты мне это ни разу не помянул. А потом, год назад, когда я долги отдал, еле отбился, новое дело хотел начинать, тоже пришел, ты меня к вам пристроил. Вот и получается, ты же спас меня тогда, понимаешь? Спас.

Я отвечаю: да ладно, брось, какое там спас, просто фишка так легла, рядом оказался, руку протянул, а он говорит: давай я еще за пивом сгоняю, у меня деньги есть, не волнуйся. Я отвечаю: давай.

Хотя вообще-то не люблю пиво.

Иван приглашал пообедать в "Старлайт", но Маша отказалась. Заезжай за мной, сказала она, тут и решим. Внезапно ее стало раздражать, что москвичи все время едят. В Израиле тоже культ еды, но это еда, которой чрезмерно заботливая еврейская мать - аидише-мама - кормит своих детей. Никому не приходит в голову часами обсуждать, что и в каком ресторане надо сегодня есть. Может, какие-нибудь безумные хай-тековские яппи так и жили, но среди Машиных знакомых их не было.

Иван позвонил с ресепшена, и Маша сказала, чтобы он поднялся к ней: мол, она уже одета, но еще не скоро выйдет. Он появился на пороге, высокий и стройный, в обтягивающей футболке с длинными рукавами и темно-синих джинсах.

– Проходи, - сказала Маша, - я сейчас.

Как и всякий раз, когда он был рядом, она немного волновалась. Какого черта, сказала себе Маша, я что, школьница что ли? Иван стоял к ней спиной, опершись руками о подоконник. Подойдя сзади, Маша его обняла - и Иван сразу замер, тело будто окаменело. Очень бережно взял ее руки, развел в стороны. На секунду она почувствовала, как пальцы судорожно сжались, будто он хотел покрепче удержать ее кисть и уже не отпускать - но в то же мгновение выпустил и повернулся.

– Не надо, - сказал он, и Машу больше всего потрясли его глаза - совершенно пустые, остекленевшие. - Не надо, - повторил он, мягко отодвигая Машу. - Я подожду тебя внизу.

Когда за Иваном захлопнулась дверь, Маша пнула кресло и ругнулась - fuck!- почему-то по-английски. Потом открыла косметичку и еще раз накрасила губы - это всегда успокаивало.

Возможно, чтобы сгладить неловкость, Иван говорил больше обычного.

– Вот все рассказывают, что эти годы были страшно интересными, что деньги было очень легко заработать, что ты упустила свой шанс, когда уехала в Израиль. А на самом деле это было чудовищно тяжелое время. Ты просто общаешься с людьми, которые выиграли, - но ты не знаешь ничего о неудачниках.

– Их убили, - сказала Маша.

– Их не всех убили, понимаешь? Я знаю множество людей, которые сделали миллион, два, три, пять, а потом - оп! - у них нет вообще ничего. Кто-то просадил все в казино, потратил на кокаин и проституток, кого-то кинули партнеры, кого-то выперли из бизнеса бандиты, кто-то развелся с женой, отдал ей все, она все протратила, оба остались ни с чем. На каждого победителя приходится пять лузеров. И почти каждый победитель может тебе рассказать такое, что ты предпочла бы не знать.

– Например? - спросила Маша. - Что было с тобой? Тебе приходилось убивать?

– Боже мой, - вздохнул Иван. - Оставь разговоры про "убивать" "Московскому комсомольцу". Все это ерунда. Я никогда никого не убивал, и никто не убивал по моей просьбе. Зато я голодал, полгода, по-настоящему. У меня не было денег - совсем, у меня висели на хвосте кредиторы, мои должники думали, что им дешевле убить меня, чем отдать хоть что-нибудь, я боялся появляться в своей квартире, а к родителям на всякий случай не заходил уже полгода. Ночевал у друзей и иногда утром, когда они спали, залезал в холодильник и клал себе в сумку сыра, колбасы или хлеба, на обед. Потом, когда все наладилось, они надо мной смеялись: мол, что же ты не попросил? А как я мог попросить? Мне стыдно было, я же не нищий в метро, чтобы жить подаянием. Я всегда старался все сам.

– А Сережа? - спросила Маша.

– Сережа вообще был какой-то удивительный, - сказал Иван. - Ты, наверное, знаешь это лучше меня, девушки это чувствуют. Он вообще ничего не делал, с ним все происходило само собой. Он не дергался, не искал больших денег, не искал женской любви, принимал все, что с ним происходило. Не пойму, как его могли убить.

– Помнишь, ты говорил про деньги, - сказала Маша. - И Лиза мне тоже рассказала. Деньги были у него в тот вечер, все триста шестьдесят тысяч. Ведь многие в конторе могли об этом знать?

– Мне Сережа сам рассказал, - задумался Иван. - Еще знали Гена и Лиза, могла знать Аля, потому что наверно, видела бумаги, еще Светка, потому что она вообще все обо всех знает, скорее всего, знал Безуглов, а значит, и Таня могла.

– Погоди, - встрепенулась Маша. - Ты говорил, что Безуглов лазил в Сережин компьютер, и Сережа его потом отмазал.