Доставив Армию Республики Вьетнам в долину, Кавалерия выполнила свою задачу. Мы только убивали; мы не захватывали территории. Такая вот война на истощение.

К 26 ноября Америка успела одержать победу в своем первом крупномасштабном столкновении с Армией Северного Вьетнама. Кавалерия вместе с бомбардировщиками Б-52 убили тысячу восемьсот коммунистов. Армия Северного Вьетнама убила более трехсот американских солдат. Кампания в долине Йа-Дранг была одним из немногочисленных сражений, в котором я видел зоны высадки, заваленные телами северовьетнамских солдат. Думаю, что в общей сложности я видел около тысячи их трупов, распластанных и разлагающихся под солнцем. Мы оставляли их в таком виде.

Кавалерия выжидала несколько дней, прежде чем отправляться на поиски своих пропавших солдат. За это время тела успевали достаточно разложиться – в высокой слоновой траве мертвеца можно было найти только так.

Они больше не кричали. Они лежали в куче на полу грузового отсека и продолжали вести бой, застыв внутри своих резиновых мешков со странно скрюченными конечностями. Запах смерти просачивался сквозь застегнутые на молнию мешки и вызывал у живых рвотные позывы. Какую скорость я бы ни набирал, запах все равно не выветривался.

«Мы не просто дали врагу под дых, мы перерезали ему глотку. Это только начало», – заявил один из наших генералов журналу Life.

В течение нескольких дней, пока мы слонялись вокруг Плейку перед возвращением в Ан Кхе, я проводил большую часть свободного времени с парой детишек. Я познакомился с ними в одной из первых поездок в Плейку. Они были частью шайки, которая выпрашивала конфеты и подкладывала своих сестер под американских солдат. Однако старший из двух братьев имел на удивление зрелое мышление для своего девятилетнего возраста. Пока другие дети агрессивно кидались на прохожих, Лэнг оставался в сторонке и осуждающе глядел на происходящее. Он понимал, что другие вели себя слишком грубо, слишком хищно.

Выпросив достаточно конфет и распределив всех сестер, шайка убиралась восвояси. Обычно я ждал один или с Реслером, и Лэнг подходил к нам, улыбаясь. Он любил посидеть, поговорить. Мы опускались на корточки прямо на улице и обсуждали два наших мира на английском пиджине или при помощи жестов. Он был босой, в черной хлопковой футболке и коричневых шортах. У него не хватало двух передних зубов, а на голове красовался неровный ежик.

Каким-то образом Лэнг всегда знал, в какой день я приеду в город. Он говорил, что все знает, и стучал пальцем по виску. Скорее всего, просто каждый день ждал, если не меня, то кого-нибудь другого. Парень всегда подбегал и приветствовал меня, когда я шел по улице.

Как-то вечером, когда Лэнг познакомил меня с понурым ребенком младше его самого, которого он назвал братом, у меня сдали нервы, и я отвел их обоих в небольшой магазин, где купил им новые ботинки и футболки. Люди в магазине были впечатлены. Они наблюдали за мной с теплотой и одобрением.

Следующей остановкой был ресторан, где я заказал каждому по обеду со стейком. Лэнг прихлебнул у меня немного пива и гордо откинулся назад на спинку стула, воображая себя владельцем заведения. Его брат был очень стеснительным, я так и не смог наладить с ним общение.

Последние два дня своего отпуска я провел с ними. Из наших бесед и собственных расспросов людей на улицах я установил, что они были сиротами. Никто не знал, где они ночуют. При помощи жестов, догадок и кивков мы вежливо беседовали с ними о том, как их родители вернутся (откуда, они не знали) и обязательно отблагодарят меня за то, что я взял их детей под свое крыло. Затем мы гуляли по городу. Поскольку они вечно были голодны, нашей первой остановкой был ресторан, после чего мы долго шли мимо бесчисленных магазинов к городской площади, где из громкоговорителей разносились правительственные новости.

Вечером накануне моего отъезда в Ан Кхе они все поняли без слов. Поняли, что это конец, и зарыдали. Я смотрел на них из кузова грузовика, который увозил меня в лагерь. Они стояли под фонарем, махали руками и горько плакали. Свет фонаря превращался в далекое пятно, пока мы тряслись по дороге к «Индюшачьей ферме». Темнота скрыла мои слезы, хотя на меня все равно никто не смотрел.

Декабрь 1965 года

Когда мы вернулись из Йа-Дранг, крысы успели прогрызть контейнеры с едой и оставить за собой маленькие кучки крысиного дерьма, выстроив их в аккуратную линию на заплесневевшем полу палатки. От запаха слезились глаза, но мы были дома. В роте все пилоты выжили, и за это стоило воздать хвалу небесам.

В первую неделю по прибытии мы положили пол в палатке и купили стулья, рисовые циновки и прочую утварь для обустройства. Я даже повесил лампу.

Через неделю полковник собрал офицеров батальона на слякотном участке между нами и «Змеями». Он стоял, скрестив костлявые руки на груди, переводя взгляд с нестройных рядов на землю, как будто ожидая, что ему принесут какой-нибудь ящик и предложат встать на него.

– Я промок, – Коннорс жаловался на изморось.

– Джентльмены, мне нужно обсудить с вами несколько моментов. Во-первых, прошла всего неделя с нашего возвращения, а до меня уже успели дойти жалобы военной полиции на офицеров, которые ночью разнесли КПП, чтобы попасть в лагерь, на офицеров, которые напиваются и безобразно водят машины, на офицеров, которые участвуют в насильственных половых актах в местных барах, – полковник разочарованно покачал головой. – Медики сообщают, что уровень венерических заболеваний возрос в четыре раза. Подобное поведение противоречит уставу американского офицера, это безнравственно и отвратительно. Я решил принять меры.

Полковник разжал руки и собирался было шагнуть вперед для пущего эффекта, но слякоть его остановила.

– С сегодняшнего дня офицерам запрещается автотранспорт: никаких джипов, грузовиков или даже ослов. Любой офицер, запланировавший поездку на автотранспорте, сначала должен запросить водителя. Исключений не будет. Теперь к проблеме с венерическими заболеваниями. Джентльмены, я понимаю, через что вы проходите. Я тоже человек. Но какой пример вы подаете новобранцам? Эти городские девки таскают целые букеты болезней, причем самых злостных, – полковник сделал паузу, изображая глубокую озабоченность. – Поэтому я призываю каждого мужчину, находящегося здесь по долгу службы, к благоразумию, и прошу на неопределенный срок полностью воздержаться от посещения этих женщин.