– Ага, идет, – процедил Илларион, приняв стойку революционера перед казнью: ноги поставил широко, подбородок поднял, руки сцепил за спиной.

Эдакую картину не заметить сложно, Сергей подошел к нему:

– Лариоська, ты чего здесь делаешь?

– Тебя жду. Вчерась твоя мамаша говорила моей, будто барышню ты привел в дом. Настеньку? Отвечай! Мадам Беата сказала, что в магазин она не придет много дней, и я догадался…

– Ну, да, Настасья в нашем доме живет.

– На каком основании? – вскипел юноша.

– Гостит.

– Я так и знал, так и знал! – заметался Илларион, делая круги вокруг Сергея. – Заманил, обманул! Я хочу видеть ее!

Поигрывая кнутом и поворачиваясь за ним, Сергей едва не расхохотался, но было в запале Иллариона помимо глупости нечто честное, искренне переживаемое, а над переживаниями грешно смеяться.

– Так она спит, – сказал он.

Илларион потряс перед ним пальцем:

– Ты насильно удерживаешь Настеньку и не даешь нам свидеться. Ты узурпатор. Я требую удовлетворения.

– Лариоська, ты либо садись в коляску, – идя к пролетке, сказал Сергей, – так уж и быть, доставлю тебя на службу, либо отстань, некогда мне. Ну, так как, едешь?

Илларион смотрел на него исподлобья, сжимая кулаки, однако вспомнил, что на службу действительно может опоздать, посему ринулся в коляску, но при этом ворчливо предупредил:

– Имей в виду, когда ты наиграешься и бросишь ее, я приму заблудшую душу и утешу на своей груди…

– Но, пошла! – Сергей стегнул лошадь, та сорвала с места, отчего Илларион неромантично завалился на сиденье.

Он ехал молча, да и Сергей разговорами его не мучил, чувствовал, что нанес душевную травму. А солнце слепило и весело играло в листве, ластилось, попадая на лицо, у Иллариона невзначай родилась метафора – «солнечный поцелуй», или «поцелуй солнца». Ну, совершенно не та обстановка для израненного сердца.

– Вылезай, приехал, – бросил ему через плечо Сергей, остановившись.

– Может, все же постреляемся? – робко предложил Илларион, спрыгивая на землю. – И тот из нас, кто останется жив…

– Да ты дурак, Лариоська, – дал волю смеху Сергей. – Стреляться дело барское, а мы с тобой не баре, и потом, я ведь застрелю тебя, а зачем мне это? В птицу на лету попадаю. Эх, Лариоська… вечером приходи, увидишь свою Настеньку. Бывай.

А потом свистнул и стегнул лошадь – беспечный человек…

Марго попросила Сурова одеться попроще, не в военную форму, ведь им желательно не выделяться, а у нее, как она уверяла, имеется предельно скромный наряд для верховой езды. Он выполнил ее пожелание, поменял офицерский мундир на мещанское платье – простые штаны темного цвета, косоворотку в полоску, пиджак и картуз, но, увидев Марго в изысканной амазонке стального цвета, отделанной бархатными бейками, невольно рассмеялся:

– Полагаете, вы будете незаметны в этом наряде?

– Серый цвет, подполковник, не притягивает глаз. Вас ведь тоже выправка выдает, с приказчиком вы все равно не схожи. Едемте?

Провели они полдня, прогуливаясь шагом вдоль улицы, на которой стоял дом Кущевой. Естественно, проголодались и подались в ближайший ресторан пообедать, оставив на посту мальчишку-газетчика за небольшое вознаграждение. После обеда вернулись на исходную позицию, в общем, дело это оказалось скучнейшим, во всяком случае, для Марго. Если б не общение с Суровым, а каждая проведенная с ним минута была праздником, она не выдержала бы и часа, но ближе к вечеру…

За оградой послышалось оглушительное тявканье, двери парадного распахнулись, и состоялся торжественный выход крепкой на вид старухи с лицом престарелой колдуньи, занимающейся исключительно черной магией. Она держала в обеих руках несколько поводков, которые тянули вперед крошечные собачки разных мастей и пород, притом нещадно лая. За нею вторая партия собачек тащила за собой лакея и пыталась догнать первых, эти уже не тявкали, а хрипели, так как поводки сдавливали им шеи.

– Сколько же у нее собак? – изумился Суров.

– Говорят, пятнадцать. Отвратительная старуха, вы не находите?

– По-моему, ей подошла бы фамилия Кащеева, а не Кущева.

К воротам ограды подъехал экипаж, старуха села в него, а собачек поднимал с земли и подавал второй лакей, затем вся эта шумная компания четвероногих и хвостатых укатила. Прошло минут сорок, и Марго закапризничала:

– Я ужасно устала, это невыносимо – весь день провести на одном месте без пользы. Надобно что-то придумать, например, приставить шпика к Адели.

– Хорошо, Маргарита Аристарховна, едемте домой.

Он помог ей сесть в дамское седло, но вдруг она схватила его за руку и наклонилась, зашептав скороговоркой:

– Идет! Видите женщину в коричневой юбке и жакете? Шляпка на ней с вуалью… корзинка в руке. Это она. Но откуда Адель взялась? Мы же глаз не спускали с парадного.

– Она вышла через другой ход, а в ограде, вероятно, есть калитка. Мы едем за нею или домой?

– О чем речь! Конечно, за ней.

Суров лихо вскочил в седло, а наездник он – одно любование, и они двинули шагом за Аделью, которая поймала извозчика, тот вез ее до квартала голодранцев, потом она пошла пешком. Сумерки сгущались, а фонари в квартале не предусмотрены, в окошках избушек загорались тусклые светильники.

– Адель предсказуема, – удовлетворенно отметила Марго. – Уверяю, она войдет в ту же лачугу, там прячутся ее сообщники и, возможно, будущие жертвы. Но как же она не боится идти одна в такое жуткое место?

– Значит, ей очень нужно сюда, – сказал Суров.

Да, Адель постучалась в ту же лачугу, дверь открылась…

– Тут и не найдешь, кого послать за полицией, – с досадой произнесла Марго. – Давайте подождем немного и… Кстати, вы захватили пистолет?

– А то как же.

– Ну, тогда мы сами войдем.

– Вы постоите здесь, а я войду. Ежели что случится, дам вам знать выстрелом, вы поскачете…

– Нет, нет и нет! – замотала она головой. – Даже не думайте! Войдем вместе, я вас одного туда не пущу и уж тем более не брошу. У меня тоже есть… вот…

Взглянув на практически игрушечный пистолет, Суров вздохнул:

– Ваше оружие годится лишь для отпугивания. Я не могу вами рисковать, прошу, поезжайте за полицией, а я дождусь вас.

– Вы с ума сошли? Я боюсь одна здесь ездить. Все, ждем пять минут.

Прикончили вторую бутылку. Заедали рыбными консервами, хлебом и тем, что отыскали в холодильнике, ведь у Софии он не пустовал. Открывая четвертую бутылку, Артем жаловался, наверное, двадцатый раз:

– Я салат ей резал… и картошку жарил… А я никогда не режу! И не жарю! Никому! Только ей.