— Кто-нибудь еще подумает, что я похваляюсь — шепнул Пиперу.

Карл откровенно скучал на таких маршах, ни тебе аллюров быстрых, ни атак скорых, ползет армия по болотам, с кочки на кочку перепрыгивает, колеса пушек вязнут в тине болотной, лошадям по брюхо в воде идти приходиться. Провианта не хватает. Местные жители озлоблены. Понятное дело, будешь ненавидеть, когда последнее отнимут. Шведы-то повадились, войдут в деревню, сперва сразу деньги предложат, за фураж, да провиант, после отберут все. И деньги тоже. Да и женщинам прохода нет. Скольких изнасиловали, а кто сопротивлялся чересчур ретиво, то убивали. Курпы мстили жестоко. Раз в деревне одной, старик-курп сам угощенье выставил знатное. Водки одной целую бочку. Ох и попировали. А на утро еле место нашли, что двести пехотинцев закопать. В могилу общую. Корчились они перед смертью в муках страшных от отравы поднесенной. А старик и бежать не пытался. Сам голову в петлю продел, сам и шагнул с чурбана вниз.

— Сжечь все! — приказал Рейншельд командиру Смоландских драгун полковнику Фредбергу. — Все деревни до тла. Всех жителей уничтожить в этом проклятом месте. Сделайте так, полковник, чтобы земля после нас содрогнулась.

Иоганну объяснять было необязательно. То, что он делал раньше тайно, теперь был приказ воинский. И запылали уютные деревушки, с островерхими тростниковыми крышами, где так любили селиться аисты, домовитые и красивые, как хозяева озерного края. Фредберг давно сроднился с тем, кто жил в нем. Они стали одним целым. Они упивались своей властью. Он изменился. Тот, кто был внутри. Иоганна больше не мучили ни головные боли, не бился в бронзовые стены колокола язык, сорвавшийся с привязи. Остались лишь иголки, которые впивались в кожу, но боли Иоганн не испытывал. Скорее это стало наслаждением. Захваченных женщин Фредберг сначала отдавал пьяным драгунам. Сам смотрел, как их насилуют. Из тех несчастных он заранее выбирал свою жертву. Он никогда, на удивление другим, не испытывал иного, естественного влечения к противоположному полу. Иоганн даже не задумывался над этим. Этого не было никогда, его миссия была другой. Он определял сам, сколько его драгун должно было пройти через несчастную. Которую он избрал для себя. Остальные его не интересовали.

— Хватит! — произносилось тоном, не терпящим возражения. Кивок. — В избу! Я буду допрашивать эту шлюху.

И дальше наступало его время. Обезображенный труп пьяные драгуны топили в ближайшем озере. Впрочем, как и всех остальных. Старый Ион Стольхаммар лишь крестился, глядя на все это:

— Да, — думал про себя — оставшиеся в живых нескоро забудут шведов. Надеюсь, мой сын не участвует в этом.

Так и тянулась «великая» армия. Оставляя после себя кровь, пепелища и человеческое горе.

К концу января 1708 года Карл вышел опять к Гродно. Нет, это был не король! Карл вел себя, как гончий пес. Сначала он носился за Августом, теперь настала очередь Петра. Хотя он пытался объяснить свой маневр, видя немые укоры своих генералов, как попытку ускорить соединение с Левенгауптом. Но Левенгаупт еще не имел даже приказа выступать. А планы русских были другими:

— В Польше баталию не давать, понеже, ежели б какое несчастие случиться, то трудно иметь ретираду[29]. Для того положено баталию давать в своих границах, когда нужда в ней будет. А в Польше томить неприятеля — на переправах, партиями малыми, оголожением провианта и фуража.

И этот план, читатель, был выдержан до самого конца «великой» армии. До Полтавы!

Петр снова ускользнул. Отходили русские к своим границам. Заслон оставили с бригадиром Мюленфельсом. Мост оборонять. Дефензивы не получилось. Увидев приближающийся авангард шведской конницы, Мюленфельс дал деру. Мост не сжег! Карл сам вел в бой восемьсот своих драгун. Истосковался король по делу. Обрадовался. Но вместо армии Петра ему достался разоренный и полусожженый город.

Мюленфельса обвинили в измене, взяли было под арест, но в общей кутерьме отступления, бригадир сбежал, и к шведам подался. Ох и зачтется ему эта измена!

Захватив город, Карл расположился на отдых, поджидая всю армию. Полк Волконского налетел внезапно. Рубились прямо на улицах. Между домами. Эх, знали бы, МакКорин, Сафонов с Афанасием, что сам король дерется с ними, глядишь и блеснула удача, али в плен взять, аль убить. И поход бы завершился. Карл отчаянно отбивался от русских, сам зарубил двоих, тут и помощь ему подоспела. Еще два драгунских полка ворвались в Гродно. Успели отойти русские.

Карл подождал, когда вся армия втянется в город и метнулся догонять русскую армию, но завяз в грязи наступившей весны. Ставка короля разместилась в Радошковичах под Минском. Сюда и прибыл Левенгаупт. Нужно было обсудить маршрут движения его корпуса для соединения с основной армией. Но Карл делиться планами не хотел ни с кем. Ни с Левенгауптом, ни с Гиленнкроком — квартирмейстером.

— Мы идем по дороге на Москву, и если только будем продолжать, то, конечно, дойдем! — прозвучал уклончивый ответ. На что Гилленкрок заметил:

— Русские без сомнения будут выдвигать на нашем пути укрепления, и защищать их.

— Все эти укрепления ничего не стоят и не задержат нашего марша! — король просто отмахнулся.

Дорога на Москву открывалась в Смоленске. Именно этот город и был обозначен в качестве направления движения корпуса Левенгаупта. Генерал вернулся в Ригу и стал деятельно готовиться к выходу. Доставить обоз к армии Карла было жизненно необходимо. Все понимали, что поход в глубь Московии обречен протекать по выжженной и пустынной равнине.

С наступлением лета, Карл двинулся вперед. 4 июля 1708 года он натолкнулся на русский заслон у Головчина. Шереметев считал, что его позиция удачна: позади лес, впереди болотистый берег речки Бабич, укрепленный несколькими шанцами. Но Карл не был бы Карлом, если б заставил себя долго кружить и выбирать место для сражения. Он сам повел в ночную атаку пять пехотных полков, одним ударом разрезал боевой порядок Шереметева, окружив и разгромив левый фланг русских, где стоял шеститысячный корпус Репнина. «Многие полки пришли в конфузию, непорядочно отступили, а иные и не бились, а которые и бились, и те казацким, а не солдатским боем».

Это Петр так записал в своем журнале. И абсолютно правильно все отразил. Полки Репнина бежали в панике, но в реляции, Петру поданной, объяснили, дескать мы хотели по казацкому примеру, отступить и выманить Карла на наш укрепленный деташемент. Коего не было и в помине, а казачий вентерь[30], так упомянули, для красного словца. Ну не получилось! Хотели, как лучше, а вышло…

Десять пушек потеряли, почти семь сотен убитыми, столько же раненными, и столько же пленными.

— Худо и сопливо поступили генералы под Головчиным! — так определил суд. А Репнину: