К осени ни одно из обещаний весны не осуществилось. В Собрании депутаты-«патриоты», невзирая на старания Мирабо, добивались сокращения королевских полномочий, и без того урезанных в пользу Учредительного собрания. Людовик упрекал себя за то, что утвердил гражданскую Конституцию духовенства, которую осудил папа. Присяга на верность, навязанная церковным служителям, принесла немало неприятностей, сбор налогов шел плохо, ассигнации обесценивались. «Вот и начался хаос и все, чего мы боялись!» — написала королева. Супруги тревожились все больше, а парижане относились к ним все недоверчивее. В искренности короля сомневались, за распоряжениями королевы видели «австрийский комитет». Чета подумывала о бегстве за границу. Мирабо работал над этим. Однако 2 апреля 1791 г. трибун скончался. А 18 числа, когда король и королева выразили желание вернуться в Сен-Клу, свою прежнюю резиденцию, народ запротестовал. Людовик и Мария Антуанетта больше не были уверены в своей безопасности, поэтому решили уехать в Монмеди. Организовывать путешествие должна была Мария Антуанетта при помощи шведского графа Акселя фон Ферзена. Вечером 20 июня в Варенне попытка бегства провалилась.

Вернувшись в Париж, король и королева, понимая, что им угрожало потерять корону, попытались удержать трон, то есть вернуть власть, скомпрометированную их бегством, и нашли преемника Мирабо. Депутат Барнав, которому Собрание поручило препроводить королевскую семью в Варенн, предупредил обо всем Марию Антуанетту. В дорожной карете депутат, поддавшись очарованию королевы, завел с ней беседу. Мария Антуанетта узнала, что вместе со своими политическими соратниками Адриеном Дюпором и Александром де Ламетом — труимвирами — молодой гренобльский адвокат готов сблизиться с королевской четой и спасти монархию. Королева с легкостью убедила его завести с ней секретную переписку. Кроме того, Барнав стал тайным советником Людовика и его жены. Причина, заставившая адвоката ввязаться в столь опасное предприятие, заключалась не в его нежных чувствах к несчастной королеве. Все дело было в политических интересах. Умеренное течение, к которому принадлежал Барнав, нуждалось в монархе, договорившемся с народом по поводу пересмотренной Конституции. Триумвиры хотели не допустить дальнейших революционных событий.

Королева стала рассказывать Барнаву о том, что она думала, а тот в ответ сообщал, какие у Собрания планы в отношении монархов. Мария Антуанетта пообещала поддержать умеренных, депутат щедро давал ей советы, уговаривал короля искренне согласиться на роль конституционного монарха, приглашал королеву, чтобы она убедила императора признать новый режим. Союз принес определенные плоды: комиссия по расследованию бегства королевской семьи, несмотря на все свидетельства, заключила, что короля «похитили». Повторяя, как любят французы своего правителя, она потребовала внести в Конституцию пункт о неприкосновенности монарха. Несмотря на Робеспьера и Дантона, несмотря на возмущение парижан, Барнав заставил Собрание признать короля неприкосновенным. «Все в мире должны почувствовать, — заявил он, — что всеобщий интерес заключается в том, чтобы революция остановилась»[155].

С июля по декабрь 1791 г. Барнав стоял за королевской политикой и составил текст многих его выступлений. Была ли Мария Антуанетта искренна в этой игре? В письмах она не упускала возможности пожаловаться на убогие результаты, которых удалось добиться ее советчику, она не слушала его рекомендаций и даже лгала ему, что не получала помощи, при том, что постоянно переписывалась с Ферзеном, горячо ее поддерживавшим. Общение Марии Антуанетты с Барнавом проходило в одном ключе: она ждала от него сведений и услуг, пыталась выиграть время, в надежде, что заграничные монархи придут к ней на помощь, давала мало, ждала многого, равнодушно относилась к судьбе самого депутата, которого уже обвиняли в предательстве соратников.

В конце концов, советы Барнава стали раздражать королеву. Тот понял, что им играли. К письму, составленному под диктовку, которое Мария Антуанетта отправила императору, дабы объяснить ему, что король поддерживал новый режим по причине своего миролюбия, она приложила второе послание, адресованное Мерси: «Кажется, я должна уступить желаниям руководителей партии, которые и дали мне черновик этого письма». Мария Антуанетта цинично признавалась своим заграничным друзьям: «Для меня крайне важно, чтобы хотя бы некоторое время они верили, что я разделяю все их взгляды». Королевская чета полагала, что можно обойтись без Барнава и даже сторонников конституционной монархии. Депутат понял, что над ним вечно насмехались. Союз распался.

Марию Антуанетту любят выставлять агентом контрреволюции. Ей даже приписывают склонность к политике по принципу «чем хуже, тем лучше». Кто-то говорит, что рядом с безвольным мужем, Мария Антуанетта оказалась единственной, кто был готов заняться спасением того, что еще можно было спасти. На самом деле все было по-другому. Людовик и Мария Антуанетта придерживались примерно одинаковых взглядов на судьбу новой Франции. Официально они поддерживали Конституцию, принятую Собранием 3 сентября 1791 г. 14 числа в присутствии королевы Людовик репетировал текст присяги на верность, который, хоть и сохранял «королю французов» роль столпа институционной структуры, не давал ему права на верховную власть и лишал большинства привилегий. Людовик, как и Мария Антуанетта, был вынужден уступить обстоятельствам: ни первый, ни вторая не признали за Конституцией право служить сводом законов. Ее использование на практике, предсказывали они, обнажило бы все ее недостатки. В декабре в одном из писем к барону Бретейлю Людовик назвал документ «бессмысленным и отвратительным, который поставил меня ниже польского короля», а Мария Антуанетта сердилась на «эту наглую систему и ее бессмысленную чепуху».

Равно как мнение о Конституции, отношение к эмигрантам у супругов было одинаковым. Король, отказавшийся утвердить декрет Собрания, который запрещал эмигрантам возвращаться во Францию, не поддержал также — вместе с королевой — бредовые заявления и самоубийственные замыслы своих братьев, графов Прованского и д’Артуа, скрывшихся за границу. Кроме того, он решил отказаться от идеи о всеобщем контрреволюционном восстании, которое должно было помочь королевской семье скрыться от надзоров и отвоевать Париж. Ведь если бы этот план был запущен, он поставил бы под угрозу безопасность монархов и политическую линию, которую вели гости Тюильри.

Зато, когда депутаты позвали короля приказать принцам Священной империи и избирателям Трира и Майенна, чтобы те разогнали эмигрантские группировки, Людовик и Мария Антуанетта сделали вид, что согласны с точкой зрения Собрания. Монарх стал изо всех сил стараться успокоить заграничные дворы, оправдываясь обстоятельствами, которые не позволяли ему «поступить по-другому», и заверяя, что он примет «всегда с радостью и признательностью то, что они могли бы для него сделать». Мария Антуанетта, тайно переписывавшаяся с Австрией с 1790 г. рассчитывала на монаршескую солидарность. «Наша участь, — писала она Мерси, полностью находится в руках императора. От него будет зависеть наше будущее существование: я надеюсь, что он проявит себя нашим братом и настоящим другом и союзником короля».