Около пяти часов утра меня разбудил странный звук. Казалось, кто-то с правильными промежутками времени сбрасывает мощные бомбы на наш сад за домом… Но ведь это невозможно. Я ломал голову: что бы это могло быть? Судя по хлопанью дверей и глухим проклятьям, которые раздавались в доме, остальные члены семьи тоже недоумевали. Я высунулся в окно, окинул взглядом сад и при свете утренней зари увидел, что гараж раскачивается, словно корабль на штормовой волне. Гортензия требовал завтрак, и выражалось это в том, что он бодал дверь гаража. Я скатился по лестнице вниз, прихватил сена, овса и моркови и умиротворил буяна.

— Что это у тебя в гараже? — осведомился старший брат за завтраком, сверля меня далеко не приветливым взглядом.

Не успел я ответить, что знать не знаю ни о каких гаражах, как мама поспешила мне на выручку.

— Там просто очаровательная, крохотная лань, милый, — нервно сказала она. — Хочешь еще чая?

— Крохотная, говоришь? — возразил Ларри. — А шуму от нее, как от жены мистера Рочестера.

— Она совсем ручная, — продолжала мама, — и она любит Джерри.

— Слава Богу, хоть кто-то его любит, — заметил. Ларри. — Одно только скажу я вам — держите эту тварь подальше от меня. И без того жить несладко, а тут еще стадо карибу в саду.

Всю эту неделю я был не в чести. Моя мармозетка попыталась рано утром забраться в постель к Ларри и, получив отпор, укусила его за ухо; сороки вырвали с корнем саженцы помидоров, старательно высаженные в грунт другим моим братом, Лесли; наконец, один из ужей совершил побег, и моя сестра Марго обнаружила его за диванной подушкой, о чем возвестила пронзительным визгом. Не удивительно, что и сам я был полон решимости держать Гортензию подальше от своих родных. Увы, моим чаяниям не суждено было сбыться.

Выдался один из редких для английского лета по-настоящему солнечных дней, и мама поддалась соблазну устроить чаепитие в саду. Когда мы с Гортензией вернулись с прогулки, нас ожидало приятное зрелище — вся семья сидела в шезлонгах вокруг стола на колесиках, а на столе мирно стояли атрибуты для приготовления чая, тарелки с бутербродами, кекс с коринкой и большие чашки с малиной и сливками. Выйдя из-за угла, я был озадачен таким сборищем. Зато Гортензия не растерялся. Окинув взглядом мирную картину, он заключил, что путь к убежищу в гараже преграждает уродливый и, очевидно, опасный враг на четырех колесах — чайный столик. Оставалось только одно… С хриплым блеянием, которое должно было изображать воинственный клич, Гортензия наклонил голову и бросился в атаку. Поводок вырвался из моих рук, и лань с ходу поразила столик так, что еда и посуда полетели в разные стороны.

Мои родные оказались в западне, ведь даже в самую критическую минуту не так-то просто (если вообще возможно) живо выбраться из шезлонга. В итоге маму ошпарило кипятком, сестру облепили бутерброды с огурцами, а Ларри и Лесли поровну разделили малину со сливками.

— Ну, это уже слишком! — бушевал Ларри, смахивая с брюк раздавленные ягоды. — Вон отсюда с этой проклятой скотиной, слышишь?

— Что за выражения, милый, — попыталась мама усмирить его. — Это вышло нечаянно. Бедное животное вовсе не хотело…

— Нечаянно? Нечаянно? — Побагровевший Ларри дрожащим пальцем указал на Гортензию.

Несколько озабоченный произведенным опустошением, тот стоял с видом скромницы под свадебной фатой, роль которой играла повисшая на рогах скатерть.

— На твоих глазах он с разгона бросился на столик, и ты еще утверждаешь, что он сделал это нечаянно?

— Я хотела сказать, милый, — взволнованно объяснила мама, — что он вовсе не хотел опрокидывать на тебя малину.

— Мне плевать, что он хотел! — яростно произнес Ларри. — Меня не интересует, что он хотел. Я знаю только, что Джерри должен избавиться от него. Я не потерплю, чтобы в доме бесчинствовала всякая скотина. В следующий раз он, чего доброго, набросится на кого-нибудь из нас. За кого ты меня принимаешь, черт возьми? За Буффало Билла Коди?

И сколько я ни молил, Гортензию изгнали на близлежащую ферму, а вместе с ним исчезла и моя единственная надежда накопить дома опыт работы с крупными животными. Похоже было, что остается только один выход — поступать на работу в зоопарк.

Приняв такое решение, я написал чрезвычайно скромное, как мне казалось, письмо в Лондонское зоологическое общество, которое, несмотря на войну, могло похвастаться самой большой коллекцией животных, когда-либо сосредоточенной в одном месте. Пребывая в блаженном неведении о непомерности своих амбиций, я изложил в письме свои планы на будущее, намекнул, что я тот самый человек, которого они всегда жаждали видеть в штате, и дал понять, что жду ответа, когда мне можно приступать к исполнению своих обязанностей.

Надлежащее место для таких посланий — корзина, но мне повезло, мое письмо попало в руки добрейшего и культурнейшего человека, мистера Джеффри Веверса, который тогда руководил Лондонским зоопарком. Видно, его заинтриговала дерзость писавшего, потому что он, к моей великой радости, ответил и предложил мне приехать в Лондон для переговоров. Я приехал и, поощряемый обаянием Джеффри Веверса, пустился в разглагольствования о животных, об отлове зверей и о своем намерении завести собственный зоопарк. Менее великодушный человек охладил бы мой энтузиазм, объяснив, что мои замыслы заведомо неосуществимы, но Веверс выслушал меня с великим терпением и тактом, одобрил мои планы и обещал подумать, что можно для меня сделать. Я ушел от него более чем когда-либо преисполненный энтузиазма.

Через некоторое время я получил любезное письмо, в котором мистер Веверс сообщал, что в Лондонском зоопарке, к сожалению, нет свободных мест для младшего персонала, но при желании я могу поступить учеником в Уипснейд — загородный зоопарк зоологического общества. Предложи он мне пару половозрелых ирбисов, я и то не обрадовался бы так, как обрадовался этому письму.

С ликующей душой я через несколько дней отправился в Бедфордшир, набив один чемодан старой одеждой, другой — книгами по истории естествознания и множеством толстых тетрадей, в которых собирался фиксировать все наблюдения над своими подопечными и каждый перл мудрости, слетающий с уст моих товарищей по работе.

В середине прошлого века знаменитый торговец дикими животными, немец Карл Гагенбек, основал зоопарк совершенно нового рода. Прежде зверей держали за толстыми решетками, в тесных, грязных, дурно сконструированных клетках. И посетителям плохо видно, и животным трудно выжить в ужасных условиях, напоминающих концлагерь. Гагенбек подошел к показу животных совсем по-иному. Вместо мрачных темниц и железных решеток — свет и простор, большие искусственные горки для лазания, и от публики