Я не мог тебя не заметить, когда поднимался, подумал киллер, значит, ты ушел дальше вглубь здания.

Посмотрев на полутемный коридор впереди, убийца улыбнулся. Он понял, где прячется жертва.

Коридорчик был узкий, в нем пахло мочой. И заканчивался он покоробленной деревянной дверью.

Киллер, демонстративно топая, подошел и ударил в дверь кулаком.

Тишина.

Он снова постучал.

В ответ низким голосом пробурчали, что тут занято.

– Bocsásson meg![72] – жизнерадостно извинился киллер и, опять громко топая, пошел прочь. Затем он бесшумно вернулся и прижал ухо к двери. Было слышно, как рабби внутри отчаянно шепчет по-венгерски:

– Кто-то пытается убить меня! Он следил за мной! Сейчас он загнал меня в ловушку в баре «Шимпла»! Прошу вас! Помогите!

Очевидно, жертва звонит по номеру 112, это будапештский аналог службы «911». Реагируют тут со скоростью черепахи, но все равно медлить не стоит.

Оглянувшись и убедившись, что рядом никого нет, киллер примерился и, дождавшись очередного взрыва музыки, двинул мощным плечом в дверь.

Хлипкая защелка-бабочка вылетела с первой попытки. Киллер вошел, закрыл за собой дверь и посмотрел жертве в лицо.

Судя по всему, забившемуся в угол рабби было страшно и стыдно одновременно.

Киллер отобрал у него телефон, прервал звонок и бросил аппарат в унитаз.

– К-к-кто вас послал? – заикаясь, выдавил рабби.

– Прелесть моей работы в том, – ответил убийца, – что я ничего не знаю.

Старик вспотел и хрипло дышал. Вдруг он начал хватать ртом воздух, глаза закатились.

Да ладно, с улыбкой подумал киллер, у него и правда сердечный приступ?

На кафельном полу туалета корчился и задыхался старый человек, глаза его безмолвно молили о пощаде, лицо налилось кровью, руки словно пытались разорвать грудь. Наконец он уткнулся лицом в грязную плитку, плечи судорожно задрожали, а из штанов по кафелю потек тонкий ручеек мочи.

Рабби затих.

Киллер наклонился и прислушался. Вроде не дышит.

Он выпрямился и самодовольно ухмыльнулся:

– Ты сам сделал мою работу.

И пошел к двери.

Рабби Кёвеш держался из последних сил.

Это был главный спектакль в его жизни.

Уже почти теряя сознание, он продолжал лежать неподвижно, слушая, как удаляются шаги по кафельной плитке туалета. Дверь со скрипом открылась и снова закрылась.

Тишина.

Кёвеш выждал несколько секунд, чтобы дать убийце отойти подальше, а потом, больше не в силах терпеть, со свистом вдохнул. Пропахший мочой воздух сортира, казалось, был напоен небесным ароматом.

Рабби медленно открыл глаза. От недостатка кислорода он почти ничего не видел. Чуть приподняв голову, Кёвеш вдруг с ужасом различил темный силуэт у закрытой двери.

Человек в бейсболке с улыбкой смотрел на него.

Кёвеш обмер.

Он никуда не выходил.

Киллер шагнул к рабби, железной рукой схватил его за шею и ткнул лицом в пол.

– Ты можешь задержать дыхание, – прорычал убийца, – но не можешь остановить сердце. – Он рассмеялся. – Ничего, я тебе помогу.

Через мгновение рабби почувствовал, как в шею вошла острая игла шприца. По гортани к мозгу устремился поток огненной лавы. На этот раз сердце сжалось по-настоящему. Посвятив основную часть жизни тайнам Шамаим – блаженному месту, где обитает Бог и почившие праведники, – рабби Иегуда Кёвеш понял: до разрешения всех мучивших его вопросов осталось совсем немного.

Пара ударов сердца.

В просторной туалетной комнате «Гольфстрима-G550» Амбра Видаль, подставив руки под струю теплой воды, смотрела в зеркало, едва узнавая себя.

Что же я наделала?

Она взяла бокал, сделала глоток вина, с тоской вспоминая, как хорошо все было еще несколько месяцев назад – тихая уединенная жизнь, работа в музее. Ничего этого больше нет. Все пошло прахом в один миг, когда Хулиан сделал ей предложение.

Нет, поправила она себя, все кончилось, когда я сказала «да».

Еще не отойдя от пережитого сегодня ужаса, она попыталась осмыслить, как все это могло произойти.

Я пригласила убийцу Эдмонда в музей.

Меня обманул кто-то из дворца.

И теперь я слишком много знаю.

Нет прямых доказательств, что за убийством стоит принц Хулиан, возможно, он вообще ни при чем. Но Амбра уже достаточно хорошо представляла, как действуют во дворце: крайне маловероятно, чтобы подобное произошло без ведома принца. А то и без прямого его указания.

Я слишком много рассказала Хулиану.

Последнее время Амбре приходилось оправдываться перед ревнивым женихом почти за каждую минуту, проведенную с Киршем, и потому она делилась с Хулианом многим из того, что знала о предстоявшей презентации Эдмонда. Теперь эта откровенность казалась ей безрассудной.

Амбра закрыла воду, вытерла руки и, взяв бокал, допила вино. Из зеркала на нее смотрела незнакомая женщина – некогда сильная и уверенная, а теперь растерянная, подавленная, мучимая раскаянием и угрызениями совести.

Сколько же ошибок я совершила всего за несколько месяцев…

Мысленно возвращаясь в недавнее прошлое, Амбра спрашивала себя: а могла ли она поступить иначе?

Четыре месяца назад дождливым мадридским вечером она была на благотворительной выставке в Центре искусств королевы Софии. Большинство собравшихся устремились в зал 206.06 к «Гернике» – самому знаменитому экспонату музея, огромному, почти восьмиметровому полотну Пикассо, где изображены ужасы бомбежки баскского городка во время Гражданской войны в Испании. Амбре больно было смотреть на эту картину, слишком живо напоминавшую о кровавой фашистской диктатуре Франсиско Франко, правившего Испанией с 1939 по 1975 год.

Она предпочла уединиться в небольшом зале, где выставлены работы одной из ее любимых художниц – галисийки Марухи Мальо; успех ее сюрреалистических полотен в 1930-е годы полностью изменил представления об испанских художницах-женщинах.

Амбра стояла в одиночестве перед картиной «Вербена» – социальной сатирой, наполненной глубокими символами, – как вдруг услышала за спиной низкий мужской голос.

– Es casi tan guapa como tú, – прозвучали слова. Она почти так же прекрасна, как ты.

Да неужели? Амбра, не оборачиваясь, продолжала смотреть на картину. На подобных мероприятиях некоторые посетители ведут себя так, будто они не в храме культуры, а в увеселительном заведении.