— У меня есть приятели в автосервисе. — Шамиль почесал бровь. — Сейчас позвоню, они эвакуатор подгонят и в лучшем виде тачку доставят.

— Отлично! — приободрился Рустам. — А может, пусть они ее и вскроют? Чего мучиться?

— К черту. — Доставший телефон Шамиль отрицательно покачал головой. — Вдруг ее хозяин у Никиты выкупить планирует? Ты потом будешь восстановление охранки оплачивать?

— Не, я не буду.

— Я тоже платить не хочу. Отвезем тачку в «Короли», а там видно будет.

Пока напарник искал нужный номер, Рустам еще раз обошел вокруг дорогой машины, постоял у тонированных стекол, безуспешно пытаясь разглядеть внутренности салона, после чего громко сообщил:

— У нее даже лобовуха почти черная!

— Ну и что?

— Так ведь не видно ни черта!

— Ну и что?

— Да ничего, — буркнул Рустам. — На водилу было бы интересно посмотреть. У него небось не глаза, а инфракрасные прицелы.

Захар чувствовал себя великолепно: бодрым, полным сил и энергии. Раны затянулись, исчезли, не оставив после себя даже шрамов, движения вновь стали упругими, быстрыми и уверенными. Благодарить за это следовало эрлийцев, в очередной раз подтвердивших свое высочайшее мастерство, и навов, позаботившихся о том, чтобы епископ смог восстановить запас Крови. Другими словами, отыскать в Тайном Городе более здорового масана было нереально. Но на душе у Треми скребли кошки — жесткий разговор с комиссаром Темного Двора вывел Захара из равновесия.

Никогда ранее боевой лидер клана не сомневался в правильности своих поступков. Начнешь задумываться — потеряешь время, потеряешь время — станешь уязвимым, станешь уязвимым — погибнешь. Правила боя. В войне, которую вел епископ, цепочка была несколько другой: усомнишься в своей правоте — станешь слабым, не сможешь принять жесткое решение, не сможешь убить — умрешь сам. Суть тем не менее оставалась прежней: сомнения означали смерть, и за свою долгую жизнь Захар не раз и не два убеждался в истинности этого правила. Епископ пережил многих любителей порассуждать и собирался продолжать в том же духе, но признавал, что в словах комиссара есть смысл.

«В свое время мы с твоим отцом и Лазарем Гангрелом рассчитывали, что через сто пятьдесят — двести лет в Саббат осознают бесперспективность противостояния и мы договоримся. К сожалению, их лозунги, непрагматичные и непродуктивные, противоречащие разуму и инстинкту самосохранения, оказались весьма живучи. Вождям Саббат удалось сформировать культуру, не нуждающуюся в мирной жизни. Пища всегда рядом, наличность на карманные расходы можно получать банальным грабежом — вот и вся свобода. И за нее они готовы драться до последней капли крови. Эта культура, культура Хаоса, спутала нам все карты, не скрою: лидеры Саббат нас переиграли».

«Значит, война будет продолжаться до полного истребления?»

«Мне бы этого не хотелось».

«Мне тоже».

«Надо искать выход».

«А он есть?»

«Выход есть всегда, — прищурился комиссар. — Раз уж мы поняли, что не можем и впредь истреблять мятежников с прежней интенсивностью, следует заняться их культурой…»

Оглушенный Цвания не мог прийти в себя минут десять. Он молча сидел за столом, неподвижно глядя на открытые карты, и пошевелился лишь однажды: залпом выпил поднесенный мрачным Какадзе стакан водки. Все понимали, какие чувства владеют несчастным Давидом, а потому не трогали, не дергали. И лишь когда Геннадий Моисеевич разложил на противоположном конце стола документы, Сватов осторожно дотронулся до плеча Цвания.

— Давид, надо подписать бумаги.

— Я не могу, — едва слышно ответил Цвания.

Сватов вздохнул:

— Давид, ты должен.

Цвания поднял голову и посмотрел на Сергея:

— Я не могу, Гори меня убьет… — И, увидев в глазах Сватова равнодушие, сглотнул. Попробовал еще раз: — Серго, ты же знаешь — он меня убьет.

— Если ты не подпишешь, — негромко произнес Сватов, — Автандилу о твоем проигрыше будет докладывать кто-то другой. А подпись на бумагах все равно появится.

— Чего пугаешь, а? — вскинулся Цвания. — Думаешь, испугал, а? Сука ты, Сватов, сука!

Один из охранников поднес документы, и Давид лихорадочно поставил автографы.

— Все?

Но Сватов уже уступил место Крылову.

— Все, — кивнул Никита, передавая бумаги Эльдару. — Было приятно играть с тобой, Давид.

— Жаль, что у тебя только одно казино, — добавил улыбающийся Ахметов.

Цвания промолчал.

— Скажи Автандилу, что мы будем ждать звонка, — закончил Крылов. — Нам есть что обсудить.

— Пошел ты…

Давид закурил.

Это случилось здесь. Захар остановился в центре подземного гаража, опустил голову, вздохнул. Служба утилизации поработала на славу: не осталось никаких напоминаний о вчерашней схватке, исчезли даже магические следы, словно челы могли их почувствовать… Ничего не указывало на то, что вчера на этом самом месте погиб Гаврила Треми, юнец с «кривыми иглами», сопляк, искренне верящий в свою правоту. Война любит молодых.

Епископ Треми опустился на одно колено и достал катану Гаврилы. Во время церемонии похорон кардинал клана сломал над ушедшим воином «слир» — ритуальный нож, кривой и острый, словно игла, такой клинок получал при рождении каждый масан. А здесь, на месте смерти, Захар оборвал путь его меча — по праву сражавшегося рядом во время последнего боя.

— Мы проливаем кровь и пьем ее. Нас согревает тьма и наполняет силой смерть. Но на той стороне все равны.

Клинок переломился. Епископ крестом сложил половинки меча на том месте, где сделал последний вздох Гаврила, и прошептал заклинание. Сталь вспыхнула огнем.

— Ты был воином и умер как воин. Прими мое уважение, брат.

Сталь растаяла в магическом пламени, исчезла, отправившись в небытие следом за господином.

Захар поднялся на ноги и огляделся. Сантьяга сказал, что оставил машину где-то здесь…

Пригнанный челами эвакуатор увез «Мазератти», прихваченная из бара бутылка виски закончилась, и, поскольку ничего интересного в гараже не намечалось, Контейнер решил осведомиться насчет дальнейших планов.

— Чо будем делать, уйбуй?

Десятник промолчал. Он сидел на подножке джипа, одной рукой закрывая лицо, а во второй сжимая проклятый амулет, и изредка икал.

— Вешаться будем, — безапелляционно ответил Иголка. — Потому шта нам теперя трындец. Великий фюрер не поймет, что только этот гад во всем виноват, — всех порешит.