— А ты не думаешь, что он до некоторой степени прав? У меня: из головы не выходит то, что он сказал. Сегодня в «Парадизе» случилась странная вещь, папа. Насос в Скаппере остановился во время дневной смены.

— И что же?

— В «Куполе» скопилось очень много воды.

— Вот как! — Баррас взял в руки перо и стал рассматривать его кончик.

Артур ждал. Но его сообщение, казалось, не произвело на отца никакого впечатления. Отец попрежнему сидел величаво, как на троне, и смотрел на него критически, полурассеянно.

Артур снова заговорил неуверенным тоном:

— Мне показалось, что в Скаппер-Флетс выступило очень много воды. Видимо, какая-нибудь глыба подсечённого угля оторвалась от Дэйка и переместилась, как будто сзади на неё что-то давило. Мне казалось, что лучше будет тебе об этом узнать, папа.

— Лучше будет узнать, — повторил Баррас, словно очнувшись. — О да! — И добавил с сардонической любезностью: — Я тебе, разумеется, крайне признателен, Артур. Не сомневаюсь, что ты опередил Армстронга, по крайней мере, на шестнадцать часов, это очень отрадно.

У Артура был удручённый и обиженный вид, глаза его блуждали по узору ковра.

— Как было бы хорошо, папа, если бы у нас были планы старых выработок «Нептуна». Тогда мы бы знали наверное. Меня просто бесит, что в прежние времена не чертили карт, папа.

Застывшая величавость судьи никогда не сходила с лица Барраса. Он не способен был насмехаться. Слова его прозвучали лишь холодным выговором:

— Ты немного опоздал со своим возмущением, Артур. Родись ты восемьдесят лет тому назад, ты бы, без сомнения, произвёл коренной переворот в промышленности.

Снова пауза. Баррас посмотрел на недоконченное письмо, лежавшее перед ним на столе. Взяв его в руки, он, видимо, просматривал его, сурово восхищаясь его стилем. Придумал новый оборот для заключительной фразы, поднял перо. И вдруг заметил, что Артур всё ещё стоит у двери. Он стал вдумчиво рассматривать его с тем же выражением, с каким только что перечитывал письмо, и с его лица постепенно исчезла суровость. Он почти развеселился, настолько, насколько был способен.

— Твой интерес к «Нептуну» очень похвален, Артур. И я с удовольствием замечаю, что ты уже имеешь свои соображения насчёт того, как следует им управлять. Не сомневаюсь, что через несколько лет ты будешь руководить копями и мною! — (Баррас засмеялся бы конечно, если бы умел смеяться, как другие люди.) — Ну, а пока советую тебе заниматься простыми вещами и не думать больше об этом сложном деле. Ступай, разыщи Фенвика, и пусть он вобьёт немножко тригонометрии в твою глупую голову.

Когда Артур ушёл, слегка пристыженный и готовый просить прощения, Баррас вернулся к своему письму. На чём он остановился? Какую фразу хотел изменить? «Ах да, вспомнил!» И своим аккуратным твёрдым почерком он принялся писать: «Я со своей стороны…»

Быстро проходили месяц за месяцем, лето сменилось осенью, осень — зимой, воспоминание о разговоре с Баррасом уже меньше мучило Дэвида. Но зачастую ещё при мысли об этом разговоре его всего передёргивало. Он вёл себя как дурак, самонадеянный дурак!

В Скаппер-Флетс работали по-прежнему, договор нужно было выполнить к новому году. Уроки в «Холме» прекратились. Артур с честью выдержал экзамены и получил аттестат. К этому же времени Дэна Тисдэйля освободили от военной службы.

Теперь Дэвид как бешеный накинулся на свою работу. Окончательные экзамены на степень бакалавра были назначены на 14 декабря, и он решил подготовиться к этому времени непременно, хотя бы это ему стоило жизни. Ему надоело всё откладывать да откладывать, он теперь оставался глух к приставаниям Дженни, перешёл на последний курс заочного университета и каждые две недели уезжал на свободные дни к Кэрмайклю в Уолингтон. Он чувствовал, что добьётся успеха, но надо было принять к этому все меры.

Дженни изображала теперь «бедную заброшенную жёнушку», — Дженни всегда становилась «жёнушкой», когда искала сочувствия. Она жаловалась, что у неё никто не бывает, что у неё нет друзей. Искала общества и даже завела дружбу с женой «Скорбящего», которая была постоянной посетительницей, так как являлась аккуратно за квартирной платой. Дружба между ними продолжалась до тех пор, пока миссис «Скорбящая» не взяла с собой Дженни на собрание верующих. Дженни воротилась с этого собрания в очень весёлом настроении. Дэвиду не удалось узнать у неё, что там происходило, она заметила только, что всё было ужасно «некультурно».

Наконец Дженни прибегла к последнему ресурсу — вспомнила о своих родных и решила, что хорошо бы пригласить кого-нибудь из них погостить. Но кого? Не «ма», потому что ма все толстеет, становится все тяжелее на подъём, её целый день с места не сдвинешь, это будет какой-то мёртвый балласт в доме. Филлис и Клэри приехать не могут, обе уже служат у Слэттери, и их не отпустят. Отец тоже не может, а если бы и мог, то не решится расстаться с голубями: папаша скоро и сам превратится в голубя, право!

Оставалась одна Салли. Салли не служила у Слэттери. Она начала блестяще — поступила на Тайнкаслскую телефонную станцию и если бы оставалась там, всё было бы прекрасно. Работа на Тайнкаслской телефонной станции была «чистой» и «первоклассной», не говоря уже о множестве преимуществ. Но, к несчастью, папаша по глупости забрал себе в голову, что у Салли — талант актрисы. Вечно водил её по мюзик-холлам, подстрекал к передразниванию «звёзд» варьете, посылал в дансинг, одним словом — валял дурака. И мало того: он убедил Салли выступить в «Эмпайре» на «субботнем конкурсе». Эти «конкурсы» неприличны, на них бывает всякий сброд.

Как ни печально, а Салли на этом конкурсе одержала победу. Она не только получила первый приз, но имела такой успех у галёрки, что директор предложил ей ангажемент на всю следующую неделю. К концу этой недели Салли было предложено турне на полтора месяца по северному округу Пэйн-Гоулд.

И зачем, — с грустью спрашивала себя Дженни, — ах, зачем Салли оказалась так глупа, что приняла это предложение? Но она его приняла, плюнула на «первоклассную» службу телефонистки со всеми её преимуществами и отправилась в шестинедельное турне. И это, конечно, погубило Салли, это был конец всему. Вот уже четыре месяца, как она безработная. Никаких турне, никаких ангажементов, ничего. На телефонной станции и слышать о ней больше не хотят. Досадно! Но что делать, это — солидное учреждение, и там никогда не возьмут обратно служащего, который пренебрёг ими. «Да! — вздыхала Дженни. — Боюсь, что бедная Салли сама себя погубила!»

Всё же будет приятно, что Салли приедет погостить, да и, кроме того, надо бедняжку чем-нибудь порадовать. Быть может, под сестринской нежностью Дженни скрывалась самодовольная потребность покровительствовать. Дженни всегда стремилась «показать себя» людям.

Салли приехала в Слискэйль на третьей неделе ноября, и была восторженно встречена сестрой. Дженни шумно выражала свою радость, обнимая «милочку Салли», сыпала восклицаниями вроде: «и подумать только!..», «ну, вот совсем как в старые времена», поверяла Салли свои маленькие тайны, заливалась смехом, показывала ей новую мебель в комнате для гостей, бегала наверх то с горячей водой, то с чистым полотенцем, весело примеряла шляпу Салли: «Ну, посмотри, милочка, правда, она ко мне идёт?»