В своем нынешнем жалком положении приват-доцент права и сам надеялся на помощь Свистунова. Только последний смог бы предупредить об опасности Молли, да к тому же поднять на ноги и вывести на кесаревский след полицию.

Минут двадцать продолжался бег по заснеженным улицам, пока запыхавшийся Викентий Алексеевич не услышал оглушительные звуки нещадно терзаемого фортепиано, доносившиеся откуда-то сверху, прямо из открытого окна. Он остановился у дома маэстро, которого в иных кругах почитали за гениального новатора, в других считали помешанным чудаком. Для Думанского же он был просто Аркадием. «Аркадий меня узнает и поверит мне: как человек творческий, уж он-то все поймет! С ним и не такое происходило». Адвокат несколько раз настойчиво позвонил в дверь, но в ответ слышались только оглушающие звуки рояля. «Опять с головой ушел в свои опусы. Разве что-нибудь услышишь сквозь такую какофонию!» — волновался Викентий Алексеевич. Наконец за дверью раздались порывистые, нервные шаги. Открыл сам Свистунов, пребывавший, видимо, на самом пике творческих мук: лицо осунулось, в глазах ад кромешный, волосы в беспорядке разметались, огромный лоб — в каплях пота, халат, надетый прямо на голое тело, наскоро запахнут.

Думанский шагнул было в прихожую.

— Кто вы такой??! Что вам угодно? Позвольте, какое вы имеете право вот так бесцеремонно врываться в мой мир? — завопил композитор. — Я занят, я работаю, я никого не принимаю! Здесь рождается Музыка! Вы понимаете?! Му-зы-ка!!! — Свистунов многозначительно поднял вверх указательный палец, давая понять, что он целиком отдался общению с высшими сферами.

Думанский подскочил к нему, схватил за отвороты халата и потянул на себя, пытаясь докричаться до друга сквозь плотную ауру вдохновения:

— Аркадий! Тебя хотят убить! Слышишь? Ты, конечно, не узнаешь меня, но я должен тебя предупредить о страшной опасности!

Композитор вырвался:

— Ну что вы там мелете? Как смеете тыкать мне?! Мне — Аркадию Свистунову!!! Вон отсюда, грубый хам! Разве я непонятно изъясняюсь? Впрочем, меня никто не в состоянии понять! Это просто невыносимо — музыканту не дают творить! Я хочу, чтобы меня все оставили в по-ко-е! Всё!!! Подите прочь, в конце концов!!!

Пока «демиург» продолжал бесноваться, из прихожей выполз сонный слуга. Оскорбленный Свистунов, опершись о дверной косяк своим тщедушным телом и хватаясь за сердце, прошипел:

— Выведи немедля отсюда этого… этого господина. Быстро, дармоед!

Леонтий одним движением вытолкнул незваного гостя за порог и захлопнул дверь перед самым его носом. Думанский забился в истерике, бешено заколотил в дверь, крича:

— Свистунов! Открой, Свистунов! Во имя всего святого!!! Это же я, Викентий! Я все сейчас объясню! Я должен тебя предостеречь. — И, сползая вниз по двери, заплакал от сознания собственной беспомощности. — Мне некуда идти, открой, это я! Пожалуйста! Я дам денег… Мне страшно!!! Они замышляют, тебя убить! Твоя очередная пассия… Она же шельма настоящая! Да пойми ты, Аркадий, все это очень серьезно…

Уже в каком-то трансе, Думанский стал стучать в другие двери, прося только одного — выслушать его! Никто не открывал. Так он, шатаясь от стены к стене, кое-как добрался до первого этажа, машинально открыл дверь парадного и вывалился на улицу. Он хотел было тут же направиться к Молли, но, не пройдя и шагу, наткнулся на полицейский разъезд. Выходить в город, да еще в другую часть, «Кесареву» было опасно — ему хватило одной встречи с блюстителями порядка.

«Нужно, чтобы хоть кто-нибудь МЕНЯ узнал, а если никто не узнает, я забуду сам себя, забуду, кто я на самом деле… Тьфу ты! Сгинь! А может быть, со мной вообще ничего страшного не произошло и все это было только наваждение? Что если мне все это снится? Просто очередной кошмар. Утром проснусь и окажусь у себя дома».

Однако куда было деваться сейчас? Пробиравший до костей холод был вполне реальным, на сновидение никак не походил. В тупом отчаянии адвокат все же умудрился незамеченным вернуться обратно — к роковому дому на Гороховой, туда, где прошедшим вечером его охватил невообразимый страх. Исподлобья оглядел двор. Взгляд бессмысленно блуждал по стенам, не пытаясь вырваться за пределы каменного мешка, в высоту, где, зажатый со всех сторон карнизами, виднелся маленький кусочек неба, впрочем столь же безотрадно серого, как и стены. Случайно в поле зрения Думанского оказалось окно третьего этажа, излучавшее свет! Думанский поднялся смрадной, закопченной лестницей наверх к будто ободранной каким-то зубастым чудовищем двери.

После его настойчивого стука — Викентий Алексеевич так боялся лишиться последней надежды! — одна створка приоткрылась на цепочку, и в образовавшейся щели показалась старуха в очках, с потрескивающей лучиной в руке.

«Наверное, это и есть Никаноровна. Сущее привидение. Еще эта нелепая лучина! Откуда? Что за достоевщина!» — волновался адвокат.

Высунув нос, старушенция все это время смотрела на гостя с подозрительным любопытством, будто видела Кесарева впервые. Наконец тоном требовательным, готовая, видимо, к любому, пусть даже абсолютно нелепому, ответу, вопросила:

— А ты кто будешь?

— Кесарев, — тихо, боясь признать эту ужасающую реальность, все же произнес Викентий и тут же, переведя взгляд со старушки на свою телесную оболочку, с горькой иронией повторил: — Кесарев Андрей, кто же еще? Неужто не узнаете?

Упрямая Никаноровна продолжала делать вид, что не верит:

— Погодь. Я сейчас посмотрю, у меня это… записано там… — И она закрыла дверь.

Через несколько минут Никаноровна вернулась и, невзирая на полумрак, спокойно открыла, сняв очки, теперь она держала их вместо лучины в руке.

— А… Это ты? Я-то всегда в очках хуже вижу. Узнала теперь: никакой ты не Кесарев! Знаю я тебя, варнака! Каторга по тебе плачет.

Тут же опешивший Думанский почувствовал сильный удар в плечо и услышал старухин истошный вопль:

— Голодная я! Ждала тебя целый день! Есть хочу, дай денег, падло!

Думанский не мог опомниться от подобной выходки, а Никаноровна как ни в чем не бывало прошла в комнату и, усевшись на стул, начала раскачиваться, задумчиво глядя в пол. Викентий Алексеевич молча последовал за ней и тоже уставился в одну точку, уже понимая, что обречен провести ночь наедине с сумасшедшей: во всем доме, кроме нее, по-видимому, никого не было. Присев на краешек кресла, он принялся исподволь осматривать комнату и краем глаза саму старуху. На груди у Никаноровны болталась на засаленной бечевке драгоценная серьга — сапфир в россыпи мелких бриллиантиков — точь-в-точь как та, с места убийства «Сатина»! Викентий почувствовал, вдруг, что ему не хватает воздуха. Ноги подкосились и он чуть не рухнул в прихожую, однако старуха с неожиданной ловкостью подхватила его:

— Ты чего это? Перебрал, наверное, вчера. Бывает! Давай-ка, присаживайся!

— Да я и так уже сижу, — стараясь сдержать дрожь в голосе, произнес Думанский, завороженно разглядывавший драгоценность. — А… А… А откуда у вас это украшение?