«Сейчас меня больше всего волнует, как она справляется со стрессом из-за учебы, потому что она слишком требовательна к себе, – сказала Даника. – Она круглая отличница, но никогда еще так не переживала из-за оценок. Она плохо написала тест по математике и совершенно из-за этого расклеилась. Мне нравится, что ее волнуют оценки, но я переживаю из-за того, как она к этому относится и насколько это выбивает ее из колеи. Мы стали больше обсуждать, как справляться со стрессом. Учитывая все это, я чувствую, что мне правда повезло, что у нее нет других проблем с учебой или поведением. Она очень гармоничная».

«А как у вас происходят разговоры по душам? – поинтересовалась я. – Вот так просто садитесь и серьезно разговариваете или такие обсуждения возникают сами по себе?»

«Я обычно комментирую то, что происходит, например, что-то такое показали по телевизору, и я говорю: “Да, секс – это такая штука…” – Даника засмеялась и замолчала, чтобы бросить в рот редиску. – Секвойя читает новости и смотрит новостные выпуски по телевизору, а я стараюсь в такие минуты этим воспользоваться и перевести разговор на подростков и то, что их касается. У меня всегда была такая теория: если ребенок сам задает какой-то вопрос, значит, он до него дозрел».

При этом Даника, противореча сама себе, добавила: «Каждый раз, когда моя девочка уходит из дома, мне становится страшно. Я постоянно слышу о расстрелах в школах, о похищениях людей и так далее. Мы об этом много не говорим, лишь немного обсудили, что делать, если кто-то решит напасть на нее и увезти куда-то. И я ей сказала, что никто не имеет права причинять ей вред, никогда. У нее есть право защищаться и заставить прислушиваться к себе».

«Да, это так, – кивнула Секвойя. – Одна из важных вещей, о которых мне говорила мама, что никто не заслуживает дурного обращения. Можно пройтись по улице в чем мать родила, и никто не смеет тебе ничего сделать за это».

«А в какую школу для старшеклассников ты пойдешь в следующем году?» – спросила я.

«Я подала заявку на международный бакалавриат, – ответила Секвойя. – Я уже страшно волнуюсь из-за учебы, а станет, думаю, еще труднее. Когда я нахожу время для чтения, это меня успокаивает. А иногда я дома пою. Такие мелочи радуют меня».

«Это все так ново для нас, – сказала сидевшая в кресле Даника до того, как повернулась к Секвойе. – Я хочу, чтобы ты понимала, что волнуешься еще до того, как у тебя случится нервный срыв, и до того, как расплачешься. А еще важнее понять, что твои оценки – это одно, а ты сама – совсем другое. Ты удивительный, потрясающий человек. Не в оценках дело, а в том, что ты за человек».

«А к чему ты стремишься?» – спросила я у Секвойи.

«Сейчас я хочу стать врачом. Хочу поступить в Стэндфордский университет. Мне нравится узнавать что-то новое и вести разговоры на научные темы. По-моему, это круто».

«А я просто хочу, чтобы она была счастлива, – сказала Даника. – Даже если в жизни много волнений, все равно можно быть счастливой. То есть я знаю, что всякое бывает… Жизнь есть жизнь. Но быть счастливой – это знать, что вокруг тебя может что-то происходить, но это тебя не касается. Ты можешь твердо решить, что все равно будешь счастлива. Вот чего я хочу для дочери. Чтобы она была успешной и счастливой. Мне совершенно все равно, станет она врачом или нет».

«Я спорить люблю. Может быть, мне лучше стать юристом», – задумчиво сказала Секвойя.

«Когда Секвойе было пять или шесть лет, она мечтала стать библиотекарем и артисткой, которая исполняет танец живота, – усмехнулась Даника. – Я ее именно такой и представляю».

Как приятно было видеть любовь между мамами и дочерями. Конечно, иногда у них бывают напряженные отношения, далекие от совершенства, но отношения дочки-матери в наши дни перестали быть враждебными. И это во многом пошло на пользу дочерям. Очень часто современные девочки стремятся быть похожими на своих мам. И это прогресс.

Глава 7. Отцы

Мой отец вырос в городке Озаркс во времена Великой депрессии. Он был симпатичным южанином с медлительной манерой речи. С юга он уехал на Вторую мировую войну, и военная служба привела его на Гавайи, в Японию, а позднее – в Корею. В Сан-Франциско он встретил мою маму, которая служила в военно-морском флоте, и женился на ней. Когда я была маленькой, он посещал занятия в колледже для ветеранов Второй мировой войны, потом побывал за границей и в Мексике, но до самой смерти в 1973 году оставался убежденным южанином в том, что касалось расовых вопросов[24].

Я была его первым ребенком, и он настаивал, чтобы меня назвали Мэри в честь Пресвятой Девы Марии и Элизабет в честь королевы Елизаветы. По ночам он часто просыпался и проверял, дышу ли я. Возвращаясь домой с работы, он включал проигрыватель с пластинками Бенни Гудмена, и к тому моменту, как мне исполнилось шесть месяцев, я начинала елозить в колыбельке под звуки этой музыки. А он брал меня на руки и танцевал со мной по комнате.

Когда мне было пять лет, он научил меня рыбачить. Мы ходили к пруду, где водились синежаберные солнечники и ерши, там и сидели день напролет, разговаривали и наполняли джутовый мешок рыбой для копчения. А потом он учил меня водить недорогой голубой форд из серии «Меркурий» 1950 года выпуска на заброшенных дорогах нашего провинциального штата. Раскуривая сигарету «Честерфильд» и прихлебывая безалкогольный «Доктор Пеппер», он сидел рядом, и его кудрявые черные волосы развевались на ветру. Он был нетерпеливым учителем, вечно хватался за руль и орал: «Рули, рули, черт тебя побери!»

Когда мне было двенадцать, я сказала ему, что мне нравится запах новых книг. Сказала, что мне нравится подносить их к лицу и вдыхать запах. У него появилось обеспокоенное выражение лица, и он мне сказал: «Только никому не говори об этом, а то подумают, что ты ненормальная».

Когда они с мамой повезли меня поступать в университет штата, он так и сыпал советами: «Не ходи на свидания ни с кем, кроме первокурсников, и не придавай этому большого значения. Не связывайся с курильщиками и выпивохами. Подальше держись от иностранцев. Не запускай учебу». Уезжая, он крепко обнял меня, впервые за много лет, и произнес: «Я буду скучать по тебе. Я с тобой говорил больше, чем с другими».

Последний наш с ним разговор состоялся накануне его смерти. Он позвонил, чтобы узнать, сдала ли я свои аспирантские экзамены по психологии. Я сказала ему, что сдала, и он был рад. Потом я извинилась и сказала, что мне надо бежать: ко мне должны были прийти гости на ужин, и мне нужно было готовить салат. Он сказал: «Я горжусь тобой». На следующий день с ним случился инсульт, и он впал в кому. Я была рядом с ним в отделении реанимации, когда прикроватный аппарат зазвенел и отключился.

Мой отец отдал бы жизнь за меня. Просто неловко, до какой степени он гордился мною и наивно верил в мой успех. Но у него были двойные стандарты в том, что касалось секса, и косные представления о женщинах. Короче говоря, у нас были сложные взаимоотношения папы и дочери, хотя они были и гораздо более близкими, чем большинство подобных взаимоотношений в 1950-е годы, поскольку оба мы очень любили поговорить.