– Мы все проголодались, – поддержал ее Фаранах. – В Кипарисовой роще можно было бы от души нажраться в прекрасной харчевне, а здесь одни камни.

Посмеиваясь, Сумукдиар объяснил городским барышням обоего пола, что в центре Живота Русалки имеется небольшое озеро, где обычно полно гусей, уток и прочей водоплавающей птицы. На его предложение отправиться за дичью без особого энтузиазма откликнулись только Фаранах и Гасанбек, а Нухбала остался сидеть на каком-то разогревшемся на солнечных лучах камне.

– Трудно ходить, – пожаловался он плаксиво. – Кажется, я что-то натер об седло.

– Что ты мог натереть, мешок с трухой? – фыркнула Удака, и остальные девицы залились издевательским хохотом. – У тебя ж там давно ничего нет!

Оскорбленный маг демонстративно отвернулся к морю, а пятерка охотников – трое мужчин и два пса – двинулись, стараясь не шуметь, к озеру. Путь был недолог. Раздвинув прибрежные кусты, они увидели сотни птиц, плававших по зеркальной глади: утки, гуси, лебеди, гагары, кашкалдаки. Три лука заработали с предельной скорострельностью. Через некоторое время дичь забеспокоилась, почуяв неладное – слишком уж много птиц приняли странную позу «кверху лапками», – и стая за стаей поднялась в воздух.

– Достаточно, – сказал Фаранах. – Ну-ка, мальчики, тащите сюда эту падаль.

Рыжий и Черный послушно бросились в воду и быстро натаскали добычу к ногам хозяина. Сумукдиар тем временем прочитал простенькое заклинание, повинуясь которому на берег слетелись плававшие в озере стрелы. Нагруженные дичью охотники вернулись к лагерю, где уже пылал разведенный девицами костер. Вскоре запеченные в углях утки захрустели в зубах, и началась обычная для последнего времени веселая беседа – о войне.

Пыжась, чтобы показать свою осведомленность в делах большой политики, Нухбала поведал, что накануне его величество отправил в Арзуан огромную армию – пять тысяч пехоты, две тысячи конников, дюжину ифритов и полдюжины ползающих драконов – под общим командованием паши Улурзы Рахима.

– Побьют его хастанцы, – меланхолично обгладывая гусиную ляжку, заметил Гасанбек. – Он же поэт, ни черта в военном деле не смыслит. К тому же сумасшедший.

– Да-да, его в детстве не раз головой на камень роняли, – согласился Фаранах и взялся за новую утку. – Вот говорят, что не может человек сожрать подряд двух уток. Почему не может? Лично я уже третью ем.

– Раньше люди за раз барана съедали, – укоризненно сказал Гасанбек. – А ты про утку.

– Мы должны разгромить врага, – строго внушал Нухбала. – Истребить всех хастанцев до единого и очистить от этой заразы весь Арзуан. Чем больше убьем – тем чище будет воздух Отчизны.

– Мало вы их в Акабе убивали? – неприязненно осведомилась Удака. – Прямо на улицах заживо сжигали.

– Они нас довели, – гордо сообщил маг. – Сами виноваты.

– Убитые всегда сами виноваты, скоро окажется, что хастанцы вообще сами себя убивали, – хохотнул Сумукдиар. – А кто будет виноват, когда дурак Улурза вернется побитый?

Тут Нухбала рассвирепел и визгливо закричал, что есть приказ одержать победу – стало быть, новый паша победит. И вообще, добавил он ехидно, Агарей Ганлы хоть и отбросил врага, но убитых было не так уж много, а Улурза Рахим всегда привозит десятки корзин с отрезанными вражескими ушами.

Это была истинная правда: Сумукдиар стремился разгромить неприятеля, не заботясь о трофеях, тогда как Улурза и прочие полководцы-самоучки всячески уклонялись от сражений, но зато безжалостно отрезали уши у мирных жителей. Причем не только у хастанцев, но и у единокровных братьев.

– Так там же главные победы измеряются не в убитых солдатах, а в изнасилованных женщинах, – засмеялся Фаранах. – Правда, Сумук?

– Не видел я там женщин, которых можно насиловать, – содрогнувшись, признался джадугяр. – Нухбала – и тот соблазнительнее.

Ревнивая Удака, сама родившаяся в тех краях, внезапно разозлилась и прошипела голосом, полным змеиного яда:

– Нашему Сумуку горянки всегда были не по вкусу. Ему нравятся беленькие – венедские женщины, сколотские, франкские. Об эллинках я уже не говорю!

– Да, у моего брательника губа не дура, – одобрительно произнес изрядно подвыпивший сынок Бахрама Муканны.

Фаранах и Гасанбек наперебой принялись обсуждать постельные достоинства и привычки женщин разных стран и народов, оперируя важнейшими параметрами, как-то: пышность талии, кривизна ног, объем груди, цвет волос и глаз, мягкость характера, а также общая культурность. К глубокому неудовольствию женской половины компании, сравнение получалось в пользу северянок. Вконец разобиженная танцовщица, подбадриваемая двумя потаскушками из женского эскадрона (их в городе так и называли – «конные шлюхи»), сварливо повысила голос:

– Это кобелиное отродье совсем забыло о чести, коли они способны так расхваливать северянок. Рыссы – все пьяницы, а их бабы – распутницы, спят с кем попало! А уж франкские и тевтонские…

Удака с поразительным знанием дела поведала о жутких извращениях, коим предаются женщины Запада – от эллинских и ромейских земель до обледенелых островов где обитают полудикие пикты и скотты. Столь толковое' темпераментное и красочное описание всевозможных поз и приемов, сопровождаемое соответствующими телодвижениями, невероятно возбудило мужчин (даже Нухбала заинтересовался), которые вознамерились безотлагательно лететь в Элладу и Галлию, чтобы испытать услышанное на собственной шкуре.

– Сумук, подай сюда дракона, – умолял пьяным голосом Фаранах. – Вези нас к этим чародейкам, к этим беззаветным жрицам Венеры и Амура…

Зейба, испугавшись сдуру, что мужчины в самом деле могут их покинуть, страстно залепетала:

– Не надо никуда лететь… Мы тоже так умеем, даже еще лучше.

Джейла захохотала, а смущенная Удака обозвала Зейбу дурой. «Ну дура, – согласилась та, – только в постели я лучше вас обеих, мне об этом все говорят». Она даже перечислила поименно несколько авторитетов, которые столь высоко оценили ее скромные достоинства.

Сумукдиар подумал, что сценка эта очень типична для человеческой породы. Породы, с которой он сам был связан все меньше… Люди неизменно доказывали, что не способны трезво оценивать истинное свое место в окружающем мире. Люди старательно обвиняли во всех неприятностях кого угодно – особенно когда у самих рыльце в пушку. Пьяная кликуша из Волчьегорска голосила: дескать, ее обманывают и притесняют власти, родичи, соседи. Средиморские политиканы истребляли соседние племена, оправдываясь, что те сами вынуждают их убивать. Удака искренне верила в развратность рыссок, хотя сама с двенадцати лет проявляла бешеный интерес к мужчинам, а в четырнадцать отец выгнал ее из дому, когда начинающая деревенская стерва учинила очередную безобразную оргию. Говорят, именно тогда на нее обратил внимание сам Горуглу… О люди, люди!..

Гора снеди неожиданно растаяла, остались лишь кости, которые достались псам. Зейба, зевая во всю пасть, объявила, что хочет спать. «Вот-вот, самое время, – обрадовался Фаранах. – Сейчас мы разложим вас в позе этой самой горы». Он показал на устремленные в небо соски скал. Конные шлюхи изобразили возмущение, но возражать, конечно, не стали. Лихие охотники и охотницы, разбившись на пары и оставив Нухбалу стеречь коней, разбрелись по окрестным кустам. Сладострастные стоны и вздохи продолжались примерно до полудня, после чего все, кроме Сумука, утомленно разлеглись на коврах под деревьями.