– Квартира писателя Ляхова, – произнес недовольный голос.

– Юрия Владимировича можно? – робко спросил я, хотя и догадался, что беседую уже с самим писателем. Однако самородкам не рекомендуется проявлять излишнюю догадливость. Им надлежит быть наивными и трепетать перед Большим Мастером.

– А по какому делу он вам нужен? – настороженно осведомился маэстро Ляхов, продолжая играть роль своего собственного секретаря. Эта простая уловка позволяла в любой момент сделать вид, будто самого писателя нет дома.

– Я – литератор, приехал из… Борисоглебска, – проникновенно изложил я свою легенду. – Привез рассказы для альманаха «Шинель»…

– Борисоглебск – это где такой? – бдительно поинтересовался Ляхов, по-прежнему не желающий пока открываться, что у телефона – именно Ляхов.

Я слегка запнулся. Выбрав себе наобум малую родину, я очень приблизительно знал, где она находится. Вроде в Воронежской области. Или в Саратовской. Или, может, вообще в Белоруссии? Пожалуй, нет: в Белоруссии, наверное, все-таки Бобруйск. География никогда не была моей любимой наукой.

– Это глухая провинция, – расплывчато ответил я. – Далеко от Москвы. Сначала идти пешком километров тридцать пять, потом ехать на дрезине… Потом опять пешком и еще очень долго на поезде.

Образ ходока-самородка, приковылявшего в столицу за много тысяч верст персонально к Ляхову, просто обязан был разжалобить того. Не каждый ведь день к нему являются гости из такого чертова далека.

– Ну, если провинция… – нерешительно протянул издатель «Шинели», потихоньку начиная признаваться, что он и есть Ляхов. – Только заранее предупреждаю, объем нашего альманаха ограничен. Могу взять не больше двух рассказов…

– У меня как раз два! – радостно сообщил я, хотя у меня еще не было ни одного. Но рассказы в наше время – дело наживное. – Я, знаете, пишу очень медленно.

– А ваши рассказы в традициях русского реализма? – предпринял последнюю попытку Ляхов. – Учтите, мы модернизма не признаем.

– В традициях, в традициях, – успокоил я издателя «Шинели». – Я сам ничего, кроме классики, не признаю. Физически не переношу, честное слово. Открою, ради смеха, какого-нибудь модерниста, две строчки прочитаю, и уже тошнит…

По-моему, я слегка переборщил, поскольку Ляхов на последних моих словах удивленно крякнул. Однако вслух удивляться не стал, признавая за мной право на провинциальную неиспорченность натуры.

– Ладно… – проговорил писатель после мучительной паузы. В голосе его все еще оставалось сомнение. – Можете сегодня ко мне зайти… Нет, стойте! – воскликнул с внезапной тревогой. – Откуда у вас мой телефон? Кто вам дал мой телефон?! Отвечайте!

К счастью, на этот-то вопрос я заранее заготовил убедительный ответ.

– Марья Васильевна дала, – уверенно сказал я. – Она и присоветовала к вам обратиться.

Про Марью Васильевну мне рассказал все тот же Слава Родин, По его словам выходило, что сейчас эта знатная литературная дама живет в Париже и оттуда вовсю руководит чуть ли не половиной нашего литпроцесса. Как Ленин из Цюриха руководил своими большевичками. «И как же она это делает? – поинтересовался я у Славы. – Инструкции рассылает?» – «Все, что угодно, рассылает, – объяснил мне Родин. – Инструктивные письма, факсы, статьи в газеты, чеки на мелкие суммы… А раз в год даже супруга своего в Россию посылает, Ипполита Маркелыча. В качестве фельдъегеря и ревизора…»

Услышав от меня про Марью Васильевну, Ляхов приуменьшил бдительности в голосе. Моя легенда выдержала еще одно испытание.

– А самого вас как зовут? – спросил издатель «Шинели» после того, как продиктовал все же свой адрес и рассказал, как лучше добраться. Почему-то этот простейший вопрос пришел Ляхову в голову с сильным запозданием. Вот что значит перемудрить с конспирацией.

– Штерн, – правдиво ответил я. – Яков Семенович Штерн, к вашим услугам.

Писатель Ляхов шумно вздохнул. Вероятно, ни имя, ни отчество, ни тем более моя фамилия особой радости у него не вызвали. Если бы я начал разговор с перечисления своих анкетных данных, то, боюсь, издатель «Шинели» предпочел бы сказаться отсутствующим. Но теперь отступать было некуда. Да и личному протеже самой Марьи Васильевны отказывать не полагалось.

– Может, вы обо мне слышали? – невинным тоном осведомился я у своего собеседника. – В борисоглебском альманахе «Степные ковыли» у меня два года назад вышел рассказ… Его даже перепечатала урюпинская газета.

– Не слышал, – сухо обронил Ляхов. – Ладно уж, приезжайте… Нет, подождите! – В голосе его вновь появились панические нотки. – Вы брюнет?!

Я слегка растерялся. После того как издатель «Шинели» выяснил мою фамилию, вопрос о цвете моей шевелюры был наверняка излишним.

– Отвечайте немедленно! – воскликнул тем временем Ляхов. – Вы – брюнет?! – Волнение писателя было неподдельным. С такими интонациями обычно спрашивают: «Вы – шпион?»

– Брюнет, – трусливо признался я. – В некотором смысле…

– А усы? – не отставал Ляхов. – Вы носите усы?!

Здесь, по крайней мере, все было в порядке.

– Никак нет! – с облегчением отрапортовал я. – Не ношу. Считаю пижонством…

– Слава богу, – выдохнул в трубку Ляхов и добавил, понизив голос до шепота: – Будьте осторожны. Остерегайтесь усатых брюнетов. В мою дверь не звоните, а стучите три раза…

С этими словами издатель альманаха отключился, оставив после себя тоненькие противные гудочки. Пару секунд я их зачем-то слушал, после чего повесил трубку на рычаг и из подземного перехода вышел на поверхность – прямо к библиотеке имени Тургенева. Пора было обзаводиться своими рассказами в лучших традициях русского реализма.

Две комнатки в библиотеке с некоторых пор занимало издательство «Наследие». Когда я вошел, главный редактор «Наследия» Эдик Саломатов, как всегда, озабоченно сновал между работающими компьютерами, тыча пальцем то в один экран, то в другой. Подчиняясь мановениям его дирижерских пальцев, девушки-операторши у дисплеев самозабвенно щелкали по клавишам. Сочно гудел лазерный принтер, ежесекундно выплевывая в корзину какие-то густо испечатанные листки. Человек несведущий, глядя на этот конвейер, мог бы подумать, будто присутствует в вычислительном центре или информагентстве. На самом деле Эдик издавал классику – по мере своих финансовых возможностей.

– Привет, Эдуард, – сказал я. – Все сеете разумное?

– А-а, Яков Семенович! – обрадовался Саломатов, ухитряясь пожать мне руку, не перестав при этом дирижировать своими операторшами. Это был сложный акробатический этюд, но Эдик справился. – Чем могу помочь?

Что касается посильной помощи, Саломатов был безотказен и притом не задавал мне лишних вопросов. Года два назад я выручил его еще не оперившееся издательство, когда Боб Фокин по прозвищу Барбос, туповатый громила с Малой Дмитровки, вдруг захотел получить вместо контрибуции контрольный пакет «Наследия». Это была явно частная барбосова инициатива, ни с одним из гауляйтеров не согласованная. Поэтому я даже не стал настаивать на арбитраже, а просто сам пришел к Фокину на «стрелку» в Настасьинском переулке, оставив Эдика сторожить компьютеры. Встреча с Барбосом и двумя его барбосятами завершилась довольно мирно, даже дружески – если, конечно, не принимать во внимание двух вывихнутых рук у шестерок (не надо было их распускать!) и трех выбитых зубов у самого Фокина, которому было вполне по средствам вставить себе новые, из лучшего мейсенского фарфора. После этого случая Саломатов уже мог издавать свою классику без помех. Тем более, кстати, что дело это особых дивидендов не сулило и лишь такой непроходимый кретин, как Барбос, мог рассчитывать крупно обогатиться на выпуске сочинений великих – но, увы, не коммерческих – писателей.