Особую роль — в силу характера самого внутреннего устройства СССР — играл не столько раскол всего социума, сколько разгром единого системообразующего стержня, каким была Коммунистическая Партия Советского Союза. Дж. Кеннан-младший в свое время подчеркивал: «Если кому-нибудь удастся нарушить единство и силу Коммунистической партии как политического инструмента, Советская Россия может быть быстро превращена из одного из сильнейших в одно из самых слабых и ничтожных национальных сообществ». (Цит. по: [66. № 95. С. 1].) Сделано это было путем санкционирования многопартийности и лишения легитимности КПСС (в России легитимность формируется не через правовые процедуры, а через историческое право на власть; и КПСС таким правом владела именно исторически — через борьбу с царизмом в подполье, через революции, через гражданскую войну, чистки, успехи в деле индустриализации и коллективизации, жертвы в годы Великой Отечественной, восстановление, космос и ядерный щит).

За 1988–1991 гг. прежде, казалось бы, нерушимая система через медленное сползание (подобный термин у С.Е. Кургиняна звучит как «механизм соскальзывания») была доведена до состояния неустойчивого равновесия. Теперь ничего не стоило слабым, но точно рассчитанным ударом по сложной системе вывезти ее из этого состояния. Одним действием нужно было решить несколько задач, в частности, собрать вместе элиту Центра, противодействующую разгрому, и вывести из игры, лишив возможности действовать. Предстояло передать всю власть параллельному центру. Это было сделано в августе 1991 г.

После этого оставалось только оформить «развод по-советски», начав с наиболее чуждых западных республиканских подсистем, окончательно разорвать оставшиеся связи, завершить создание новых центров, юридически их оформить и, наконец, отчитаться перед «нанимателем».

Очень любопытно в этой связи и поведение «элементов» системы — простых советских людей. Их огромные массы были вовлечены в этот процесс. Но если спросить об их доле в деле разгрома СССР, то все будут утверждать, что они к этому совершенно не причастны. В том числе и те, чья деятельность имела ключевое значение. Бастовали, писали статьи, клеили листовки, убивали в «горячих точках», но СССР не разрушали. Часто такая деятельность носила попарное взаимодействие: одни жгли партбилеты — и тут же были операторы с телекамерой; журналисты работали — читатели, слушатели, зрители читали, слушали, смотрели; армянские боевики стреляли в азербайджанских — и наоборот; демонстранты выходили на несанкционированные митинги — милиционеры разгоняли их дубинками, и т. д. и т. п… Все были втянуты в этот круговорот… В явной, четко выраженной форме их деятельность не была направлена на крах СССР, она была направлена на решение каких-то частных небольших задач, и лишь сложившись вместе, они создали разрушительный эффект.

Баланс центростремительных и центробежных тенденций устроен так, что маломощные системы, оторвавшись от прежнего слабеющего центра, попадают в поле влияния иных, более сильных центров. В данном случае, уйдя от центростремительного влияния Москвы, новообразованные государства неизбежно попадали под колониальную зависимость внешнего мира: республики Прибалтики, Украина и Молдавия «легли» под Берлин, республики Закавказья, Средней Азии и Казахстан — под Анкару и Эр-Рияд, а все вместе и Россия — под Вашингтон. Однако центростремительные тенденции в силу мощных многовековых исторических связей «не умерли» до конца, и даже до настоящего времени отмечается тяга центростремительных «консервативных» подсистем к Москве: это Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Белоруссия.

Почему вообще этот процесс удалось запустить в 1985–1991 гг.? Да потому, что еще раньше (1953–1985 гг.) скрытым врагам удалось занять ключевые позиции в информационно-управляющем центре, изменить распорядительные функции в свою пользу, занять страховую сферу, перекрыть сложившиеся каналы информации и снабжения материальными ресурсами, изменить механизм управления, проконтролировать, чтобы не появилось параллельного патриотического центра, и к тому же создать свои параллельные центры.

Особую роль сыграло при развале СССР наличие внешнего фактора, что тоже имело глубоко системный характер. Встроенность одной системы в другую (иногда можно указать и во множественном числе, но мы здесь будем разбирать один к одному, имея в виду Запад— СССР) имеет как бы несколько полутонов от самых видимых до столь невидимых, о которых не догадываются даже сами авторы глубокого проникновения. Не догадываются потому, что они не входили в их изначальный замысел (не крайней мере, не до такой степени), и лишь по истечении какого-то периода времени, после реализации планов, эти эффекты могут быть отслежены ими как самоорганизующиеся явления. Такими явлениями на отрезке 1985–1991 гг. в рамках официальных встреч М.С. Горбачева с западными лидерами были его тайные контакты: «У него были частые встречи «под разными флагами», но никто не должен был про это знать» [5.06. С. 5]. Эти контакты привели к тому, что в советской печати стало появляться гораздо больше материалов о бывших явных врагах, вдруг ставших «друзьями», и это вполне закономерно — нельзя же поливать грязью тех, к кому регулярно «ходишь в гости». Последние, правда, не собирались отказываться от своих прежних военно-политических доктрин, и изменения во взаимоотношениях были унизительно односторонними. Так, например, в одночасье произошло смягчение режима допуска к советской секретной информации под тем предлогом, что «на Западе это все открыто!», и никто не торопился это проверять. Другим показательным примером является атака на литературном, культурном, туристическом (для единиц), телевизионном (для всех) фронтах — в этом ряду разрешение «самиздата», телемосты с В.В. Познером.

Наконец, на сцене незаметно появляются лица, которые прямо работают на США (т. н. «агенты влияния»). При этом в Штатах всячески боролись с проявлениями внешнего влияния, особенно с «левой заразой» [5.07. С. 316]. Постепенно «агенты влияния» занимают практически все информационное пространство, в самых необходимых ключевых точках у них есть даже дублеры. Весьма показательно и то, что время от времени ими зондируется общественное мнение на предмет выявления реакции населения на нарастание тревожных тенденций, и если таковая может выйти из-под контроля, проводятся акции успокоительных заверений о правильности выбранного курса. К числу подобных приемов зондирования можно отнести периодические выступления по телевидению о предстоящей катастрофе (например, выступление Председателя КГБ СССР генерала армии В.А. Крючкова в декабре 1990 г. или обращение «Слово к народу» группы деятелей культуры). В ответ — равнодушие наиболее активной части населения, смирившегося с захватом и думающего лишь о том, как оказаться «встроенными» в ту же заграницу. Сюда же можно отнести появление враждебной символики: сионистской, фашистской, американской. Вместо массовых протестов и возмущений — непростительная толерантность.

Интеграция чуждого влияния прошла через закрытые подсистемы, оторванные от основной, материнской системы и так же внутренне глубоко ей чуждые: через партноменклатуру (руководящую элиту, принимающую своекорыстные решения); руководящие круги КГБ СССР; еврейскую диаспору (поддерживающую предпочтительность связей с Израилем); страны Прибалтики (подсистему западной цивилизации под советской юрисдикцией), советских теневиков (легализовавшихся в кооператоров), национальные интеллигенции. Все эти подсистемы явились катализаторами процессов, они вовлекли в свою орбиту через посредство журналистов наиболее активную часть населения.