Анна Петровна знала своего кузена ещё с его детского возраста; она по просьбе родственников стала часто его навещать в корпусе и приглашать к себе во время вакаций. 19 апреля 1834 года Дарья Петровна писала сестре Татьяне в имение Митино: «Саша теперь с Григорием, и часто бывает у доброй нашей Керновой, которая его приняла как самая искренняя родственница»[59].

Постепенно Анна Петровна увлеклась красивым юношей; он, в свою очередь, безумно влюбился в свою довольно моложавую кузину, к тому времени ещё сохранившую значительную долю былой неотразимой красоты.

24 декабря 1837 года умерла Дарья Петровна Маркова–Виноградская. За пять дней до смерти она составила духовную: «Я, вдова полковника и кавалера Василия Маркова–Виноградского Дарья Петровна, дочь Полторацких, Виноград–ская, будучи слаба здоровьем, но совершенно в здравом рассудке и твёрдой памяти, на случай смерти моей, могущей последовать иногда внезапно, с сим моим добровольным духовным завещанием, всякому присутственному месту и кому только знать будет о чём нужно, объявляю, что зная по долговременному моему опыту к родной сестре моей, умершего бунчукового товарища Петра Полторацкого дочери девице Феодосии Петровне Полторацкой, ко мне нежное родственное расположение, усердие и преданность, а к детям моим – сыну Александру, поступившему в Кадетский корпус, и дочери Елизавете, нежность и привязанность, свойственную одной лишь сердобольной матери, поручаю ей оных детей моих в совершенно полную единственную её волю и с сим усерднейше прошу оную сестру мою не отказаться принять их под свой покров и попечение, напутствуя их, как и при мне всегда бывало, своим примером и наставлениями к добродетели, равно с сим упрашиваю сестру мою и всё имение моё, какое по мне останется, недвижимое с крестьянами и движимое, состоящее в городе Соснице и уезде Сосницком, без всякого исключения и ограничения принять также в полное своё управление и распоряжение оным до самых совершенных лет детей моих, не отдавая ни им, и ни кому другому ни для опеки, ни в управление оным ни в приходы, ни в расходы никаких отчётов.

Я совершенно уверена, что сестра моя в сей милости мне не откажет, и потому, если Богу милосердному угодно будет прекратить жизнь мою, я остаюсь в полном уповании, что дети мои под благодетельным попечением её не будут тогда совершенными сиротами, и будут вести себя, как благородному их званию прилично, и имение им по мне следующее, сбережёт для них целостно, что доставит мне утешение и за пределами гроба.

Писал: канцелярист Иван Захарьев сын Котляревский.

Свидетели: коллежский асессор Потап Пантелеймонов сын Гончаревский,

отставной артиллерии подпоручик Степан Александров сын Полторацкий. Духовник завещательши Марковой–Виноградской: Сосницкой Воскресенской церкви священник Лев Аврамеев сын Борзиловский.

19 декабря 1837 года»[60].

А в день смерти, 24 декабря 1837 года, Дарья Петровна продиктовала письмо, непосредственно обращенное к сестре:

«Бесценный друг и благодетельница, сестра Федосья Петровна!

Прошу тебя и умоляю беречь своё здоровье для дорогих детей моих, заступи им место матери. Капитал, который у Варвары Марковны (Мертваго, урождённой Полторацкой, тётки А. П. Керн. – В. С.) 2 000 рублей, назначаю моей дорогой Лизиньке, Сашеньке моему бесценному 800, да два года прошу тебя, моя благодетельница и истинный друг сестра, скопить процентовые, что составит ему, моему другу, 1000. Наличного капитала, находящегося у меня 700 [рублей] ассигнациями, вручить ему при выпуске для одеяния. Марьи отдай долгу 50 [рублей] ассигнациями. Лизиньки дюжина серебряных столовых ложек, две соусных, одна разливная, полдюжины десертных, дюжина чайных ложечек и молошник. Сашиньки полдюжины столовых, полдюжины чайных и одна разливная. Бельём, как хочешь, друг мой, распорядись. Не имею духу больше писать. Ещё упрашиваю и умоляю, сбереги своё здоровье для детей моих. Чувства мои всегда были велики к тебе, с ними и умираю, друг твой верный Дарья Виноградская. 1837 год, декабря 24 дня.

Благословляю детей моих образами, которые ты, друг мой, назначишь, пусть их Бог благословит на все добрые дела. С прискорбием их оставляю, я не достойна ими утешиться. Всевышний лучше нас знает!»[61]

Вероятно, Дарья Петровна знала о начавшихся к тому времени близких отношениях её сына с Анной Петровной, так как после кончины матери Александр Васильевич оставил в своём дневнике запись: «Неужели известие о счастье сына могло убить мать?» К моменту сближения с Керн ему было 17 лет, а ей – 37.

Это была взаимная любовь – именно та, которую Анна Петровна так долго искала. Основываясь на богатом жизненном опыте, она понимала, что в любви – возможно, последней в её жизни – промедление и нерешительность недопустимы, и положила на алтарь этого чувства всё, что имела: и возможность достичь, наконец, материального благополучия, выхлопотав после смерти мужа вдовью пенсию, и положение в свете, и благосклонность родных.

Позже Марков–Виноградский в дневнике возвращался к романтической атмосфере их первых свиданий, поэтично описывая свои тогдашние ощущения, которые были свежи в памяти и через много лет семейной жизни с нашей героиней:

«Я помню приют любви, где мечтала обо мне моя царица , где поцелуями пропитан был воздух, где каждое дыхание её было мыслью обо мне. Я вижу её улыбающуюся из глубины дивана, где она поджидала меня… Когда сходил я с лестницы той квартирки, где осознал я жизнь, где была колыбель моих радостей по мере удаления моего от заповедных дверей, грусть больнее и сильнее вкрадывалась в сердце, и на последней ступеньке невольно всплыли слёзы на отуманенных глазах… Никогда я не был так полно счастлив, как на той квартире! Из этой квартиры выходила она и медленно шла мимо окон корпуса, где я, прильнувши к окну, пожирал её взглядом, улавливал воображением каждое её движение, чтоб после, когда видение исчезнет, тешить себя упоительной мечтой! Она повернула за угол… кончик чёрного вуаля мелькнул из–за угла и нет её… О, как жадно порывалось сердце вслед за нею… хотелось броситься на тротуар… чтобы и след её не истёрся посторонним, казалось, и в нём была ласка и завидовал я тротуару!.. А суббота настанет… в чаду мечты летишь по проспекту, не замечая ничего и никого, превратившись весь в желание скорее дойти до серенького домика, где её квартира… И вот уже взгляд отличает то, к чему сквозь здания, сквозь деревья и дом… Уже обозначилось в доме окно… и она выглядывала из него, освещенная заходящим солнцем… И вот поцелуй сливает нас, и мы счастливы, как боги!.. Так я царствовал в сереньком домике на Васильевском острове!..

А эта беседка в Петергофе, среди душистых цветов и зелени в зеркалах, когда её взгляд, прожигая меня, воспламенял… И мы под песню соловья, в аромате цветов, любовались друг другом, смотря в зеркальные стены беседки. Она так чудно хороша, что я был в счастливом забытьи…»